Доклад о политике в отношении туркмен

Transcription

<<l.23>>

Сов. секретно

Т. Русакову III/VI  [подпись]

№529/с

Политическое положение.

Постановлением Туркомиссии /19/X-20 г. прот. № 90/ мне предписывалось устранить международную вражду, но, разумеется, по существу такая задача сводилась к перерождению массовой психологии и быта и не могла даваться на разрешение представителю посылаемому в Хорезм на несколько месяцев. Поэтому вышеприведенную формулу я воспринял, как общую конечную цель, очередную же считал более точно формулированной текстом верительной грамоты, где говорилось, что мне поручалось «прекращение борьбы враждующих племен».

В настоящий момент, т.е. в начале марта эту задачу можно считать вполне разрешенной, так как отдельные вооруженные нападения, убийства и т.п. хотя и могут считаться последними вспышками только что потушенного пожара, но ни по масштабу своему, ни по объектам нападения никоим образом не могут быть названы междоусобной войной /или же междуплеменной борьбой/, а являются обыкновенными грабежами и разбоями, в которых и преступниками и пострадавшими оказываются хорезмские граждане всех племен.

Пройденный путь необходимо осветить, пересмотреть.

Уже в самом начале объективного изучения осенних событий минувшего года становилось несомненным, что по отношению к туркменской массе был совершен ряд не только бестактностей, но и грубых насилий, продиктованных тенденциозным подходом к отдельным населяющим Хорезмреспублику народностям.

Закончившаяся работа Чрезследкома дала возможность сделать такой вывод на основании исчерпывающего материала и потому подводя итоги минувшему, можно не только дать перечень практических мероприятий, но и с полной уверенностью произвести оценку этих мероприятий и общего метода работы, давшего уже осязаемые результаты, особенно доказательные, если принять во внимание, что работы протекли в обстановке гораздо более тяжелой, чем условия работы предшественников.

С самого начала было сделано открытие, демонстративное признание, что по отношению к массе туркменского населения была совершена

<<l.23ob>>

грубая преступная несправедливость, что несправедливость эта вовсе не отражала воли ни Р.С.Ф.С.Р., ни всей массы трудового узбекского населения, что с целью быстрее и бесследнее изжить кошмары минувшего периода – мы братски зовем туркмен обсудить совместно, как покончить с прошлым и прочертить новую линию наших взаимоотношений, но что по пути достижения этих для обоих сторон одинаково желанных целей – мы не будем нежничать с своекорыстными противниками примирения, и что имеем достаточно реальной силы заставить сделать то, что предварительно мы только предлагаем.

Поэтому Представительство настояло на немедленном освобождении несколько сот туркмен, арестованных фактически  только за то, что они туркмены, и – как через освобожденных, так и другими способами начало систематически распространять одну основную мысль – о невозможности судить и обвинять за прошлое, в котором обе стороны допустили так много излишеств, и о необходимости  немедленно прекратить борьбу, чтобы начать какой-то новый счет и миролюбию и насильничеству каждой из сторон.

В здании, занимаемом Представительством, ряд комнат был отведен специально для приезжающих туркмен, с которыми каждый вечер велись дружественные собеседования, которых хотя и не поражали роскошными «Бройдовскими» пирами, но кормили их из одного со всеми котла, лошадям давали тот же травяной и зерновой фураж, как и своим.

Когда являлись посредники Гулям-Али и прочих Ханов – им определенно говорилось, что если сами ханы придут с мирными намерениями – их встретят как гостей, как и всех других мирных туркмен, а если не явятся, то будем их преследовать, как и прочих разбойников, но никаких ханских достоинств в них признавать не будем и вообще не понимаем, в чем их заслуги перед их собственными племенами, если племена эти сложили уже оружие и жаждут мира, а они из личного каприза причиняют массу неприятностей сородичам тяготами непрекращающейся вооруженной борьбы.

Вечер за вечером, в живом общении, перед всеми демонстративно подчеркивалось, что чем чаще мы будем встречаться, тем меньше будет между нами недоразумений, и что эти наши частные собеседования необходимо расширить до пределов всетуркменского Съезда.

Сближению сильно способствовало определенно недружелюбное отношение Представительства к «Юсуповскому» составу Совета нази-

<<l.24>>

ров и их работе, и возможно чаще привлекались к собеседованиям узбеки, популярные среди туркмен и далекие от какой бы то ни было узко племенной тенденции.

Эти собеседования протекали в обстановке, чуждой всяких личных счетов, сосредотачивались на обсуждении всех нужных выходов из создавшегося положения и естественно привели к формулировке той программы, которая впоследствии превратилась в порядок дня туркменского съезда в Порсу, где не только обсуждались и решались наиболее острые вопросы, но и сами решения приобрели с одной стороны, авторитет общественного мнения, а с другой – в лице Исполнительного Бюро, оставшегося после съезда, нашли аппарат для реализации пожеланий.

Установившаяся с туркменскими представителями непосредственная связь способствовала своевременному разъяснению действительного значения наших военных операций, и так как действия наши находились обыкновенно в полном соответствии с предшествующими словесными разъяснениями, то доверие Туркмен к Представительству и проводимой им политике заметно возрастало.

Чтобы укрепить это доверие, приходилось придерживаться часто примитивной, топорной прямоты, после которой даже самые решительные военные преследования, направленные против враждующих, были понятны и никогда не трактовались, как предательство или незаслуженное насилие.

Но, чтобы укрепить доверие, надо было не только проявлять откровенность, но и производить действия, в понятной для масс форме, клонящейся к пользе самих этих масс. Поэтому, если на съезде в Порсу я выдвигал необходимость создания туркменских красных эскадронов для охраны порядка в самих туркменских районах, - это была цель для них понятна, когда же предательски захваченных кошмамедовцев выслали в Ташкент, или приказывали выслать в Ташкент всех сдающихся, то это являлось действием непонятным не только для запуганных предшествующими расправами туркмен, но – признаться откровенно – и для нас, европейцев. Поэтому мною, за собственною ответственность было приостановлено исполнение приказания Комтуркфронта №5.005 и введено, наоборот полное забвение даже и явно преступных излишеств в процессе борьбы, но совершенных до того момента, как мы сами в этой борьбе стали себя вести приличнее /т.е. фактически до декабря

<<l.24ob>>

1920 года/.

Вся вышеуказанная серия мероприятий относится к первой стадии – стадии прекращения вооруженной борьбы – и завершается по внешности декабрьскими походами, а в сознании туркменских масс – съездом в Порсу, который стоит на рубеже между закончившейся стадией вооруженной борьбы и началом укрепляющего мирные отношения политического, культурного и хозяйственного строительства.

Листы №№_ приложения дадут документальные иллюстрации к характерным моментам работы этого периода, но Съезд в Порсу требует особого к нему внимания, как к началу государственной организации племен, живших до сих пор в родовом быту и находившихся в значительной части в кочевом или полукочевом состоянии.

Говоря о съезде в Порсу, как факте совершившемся здесь не придется останавливаться на том, насколько необходим был отдельный туркменский Съезд при наличии антагонизма между туркменами и узбеками, но весьма уместно задуматься, правильно ли он был использован и из тех ли элементов он был составлен.

Когда тов. Петерс и Гопнер /разговор по прямому проводу 10-го марта 1921 года/ сообщили о постановлении Туркбюро Коминтерна об обязательном введении в Центральный Комитет Хорезмской Коммунистической Партии «не менее одной трети туркмен», – они и не подозревали, конечно, что даже до настоящего момента нет на нашей планете ни одного туркменского коммуниста с территории Хорезмской Республики. Если к этому добавить, что на территории, населенной туркменскими племенами до Порсунского Съезда абсолютно невозможны были разговоры не только о правильных выборах, но и вообще о системе выборов, проводимых какой бы то ни было внешней инициативой, а не бытовыми приемами царившими внутри самих племен – если принять во внимание эту особенность, то станет понятным, что к выборам на Порсунский Съезд можно было приступить только по-домашнему, по патриархальному: посещавшим меня делегатам было предложено собрать около себя всех влиятельных,  но мирно настроенных туркмен; наметить наиболее видных из них делегатами на Съезд в Порсу и о факте существовании этого Всетуркменского Съезда довести до сведения остальной массы племен.

<<l.25>>

Поэтому не пришлось особенно удивляться, что делегатами Съезда оказались почти исключительно туркменские представители и дневавшие и ночевавшие в Представительстве в Хиве и что самый бедный из них имел двух наемных рабочих.

При таком составе была возможна единственная ставка – на «мир и восстановление хозяйства», при которой можно было обойти очень много политических утесов; и, выезжая 17 Января в Порсу, я про себя решил выиграть наверно только эту ставку, ради которой готов был пойти на любые компромиссы. Незнание языка вынудило подходить к решению чрезвычайно осторожно, центр тяжести предварительных совещаний перенося «в кулуары» /прокопченную саклю возле двора общих собраний/, где в частной беседе нащупывалась почва4 где обосновывалась уверенность задавать рискованные вопросы в роде «Хотите ли Советской Власти?» или пускаться в критику мулл, вакуфа и проч.

Но все же необходимо отметить, что 14 пунктов постановления в значительнейшей степени были мною навязаны съезду, с целью базироваться на них при последующей работе, а непосредственно пожелания делегатов лучше всего выражены в их коротеньких репликах в начале съезда.

Относительно принятых съездом упомянутых 14 пунктов у меня даже существует уверенность, что съезд не отнесся бы к ним так пассивно-благосклонно, если бы пункты не были выставлены сейчас же вслед за раскритикованными 13-ю «улемистскими» пунктами, к которым съезд не мог скрыть своего явного иронического отношения.

Четырнадцать пунктов резолюции Порсунского Съезда были повторяю, «почти навязаны» с целью использовать их при первом удобном случае, но ближайшее после съезда время удобным считать не представлялось возможным, ибо установившаяся с туркменской массой связь была еще так случайна, так непрочна, что всякий резкий выпад только оборвал бы е, только вновь поставил бы нас перед глухой стеной враждебно замкнувшихся внутри себя племен.

Поэтому в первую очередь было постановлено не яростное истребление всего антисоветского в туркестанском быту, не экстренное преследование поголовно всех ханов и хаников, а укрепление авторитета послушного представительству туркменского порсунского

<<l.25ob>>

бюро; изоляция /«ощипывание» при помощи бюро ханов и их разбойных ватаг; создание красных туркменских эскадронов.

Возвращавшихся из песков даже явных участников Джанаутовских ватаг не преследовали, а наоборот обласкивали и демонстративно подчеркивали разницу между лишениями и кровопролитием, в которые их втянули Джанаут и его подражатели, и между миром и благополучием, к которому зовем и которые наглядно проводим в жизнь мы.

В то же время по отношению к племенным ханам, хотя и не проявлялось никаких видимых некорректностей, но корректное недружелюбие вынуждало их все время держаться начеку, изолируя себя таким образом, от настроений остальной туркменской массы.

В результате оказалось, что из песков стали возвращаться и оседать среди мирных туркмен даже орсукчинцы – эти постоянные спутники Джанаутовских набегов, но не сдалось целиком ни одного племенного хана, ибо демонстративная сдача пяти-шести винтовок из сотни, хранившейся при них и их джигитах, кончено, фактически сдачи не означала. «Юсуповский» Совет Назиров, по-видимому не очень верил, что с Порсунским съездом что-нибудь удастся, но «на всякий случай» послал от себя популярного среди туркмен Джабар Берга Кочкарова /теперешнего Председателя Ревкома/с предписанием «сорвать съезд». О существовании упомянутого предписания мне стало известно на полпути в Порсу, но не возбуждавшему полного моего доверия Кочкарову  я в этом не признался, а старался вести разговор на тему: «до чего неразборчивый и своекорыстный карьерист Юсупов, который из личной выгоды готов лить кровь племен и ставить в глупейшее положение уважаемых деятелей, способных с большей честью, чем он сам, возглавлять Советскую власть в Хорезме» и т.п.

Трудно сказать, подействовали ли на Кочкарова эти разговоры или он и выехал с определенным намерением /поручения не исполнить/, но только на съезде он вел себя не как саботажник, а как сочувствующий.

Результаты Порсунского Съезда явились неожиданными для Юсуповцев, подробный мой доклад в Совете Назиров /30 января/ до такой степени поразил их, что /во время чтения некоторых мест отчета/, они не только ерзали на креслах; не только прерывая доклад – дважды бегали «богу молиться», но даже прожженный дипломат 

<<l.26>>

Юсупов, подобострастно поддакивавший обыкновенно зазубренными: «так надо», «правильно», «очень хорошо», даже Юсупов, глядя перед собою напряженным взглядом, молчал, как убитый.

По окончании доклада Юсупов все же не изменил себе и рассыпался по моему адресу в восхвалениях и благодарностях, прося подольше остаться в Хорезме, чтобы дальше продолжать такую многополезную для Республики деятельность.

Не желая оставаться в дипломатическом долгу, я «утешил» всех заявлением, что вся моя линия поведения – отнюдь не личное мое изобретение, а преподанная центром программа действий, которую центр обяжет проводить и любого моего заместителя.

Юсупов сразу уяснил, насколько чреват последствиями съезд в Порсу и поэтому поставил перед собой две практических задачи: во-первых, обрезать Порсунский Советский щупалец, протянутый нами в туркменскую массу, а, во-вторых, изолировать от советской агитации всю узбекскую массу, связанную с нами почти исключительно аппаратом русского побрига и татарскими агитаторами Пурхива.

Поэтому он, во-первых, подкупил одного из ездивших в Москву туркменских делегатов /Нур Магомед Бабаева/ и стал через него вести переговоры с туркменскими ханами и баями о парализации Порсунских начинаний и о создании «своего» правительства из туркмен и узбеков; а в Хиве занял реакционно-националистическую позицию, которая сразу сплотила около него несколько сот торгашей и мулл, немедленно использованных им, как агитационный аппарат для распространения слухов, будто коммунисты хотят разрушить мечети, отобрать жен и хлеб, который будут выдавать по карточкам; будто спасти от новой беды может только преданность богу и объединение всех местных мусульман, которым надлежит всеми средствами бороться против общения с старыми русскими.

В такой атмосфере приходилось совершать первый очередной шаг по пути осуществления постановлений Порсунского съезда – создавать Красные туркменские эскадроны.

Если бы политически тупой комбриг /Юнгеров/, бюрократический вялый Каштабриг Костюков и прочие военные руководители глубже поняли значение Красных туркменских эскадронов, - вероятно, формирование их кончилось бы прежде, чем Юсупов успел облечься в новые дипломатические доспехи, но целый месяц времени у нас пропал совершенно даром и энергичного содействия формированию батальонов

<<l.26ob>>

эскадронов удалось добиться только после приезда в Хиву новых Военкомбрига Топорова и Начпобриг Пошеманского, искренних революционных работников, сразу влегших в местную общекоммунистическую упряжку.

Юсуповский «международно-байский» заговор, хотя и оформился уже к началу запоздавшего формирования туркменских эскадронов, но имел совершенно неожиданные для его авторов последствия.

Оппозиционно настроенное по отношению к эскадронам туркменское байство, отказывалось туда давать своих байских, а перешедшие с разбойного на мирное положение мелкие ханы подстрекали на дезертирство своих джигитов, сунутых сгоряча в эскадроны с надеждой превратить их в оружие реставрированной ханской власти.

Когда же мы, не останавливаясь перед угрозами, требовали укомплектования туркменских эскадронов, - туда стали посылать насильно /или за денежное вознаграждение/ представителей мирной туркменской бедноты, снаряжая их никуда негодными винтовками, давая кляч вместо кавалеристских лошадей и т.д.

Как только эти благоприятные вести дошли до Представительства, я немедленно предъявил ультиматум – укомплектовать эскадроны в двухнедельный срок; заявляя, что  по отношению к аксакалам, не выполнившим ультиматума, будут применены репрессии как к лицам, поддерживающим племенных разбойников и идущих против объединения и укрепления всего туркменского народа.

Это подействовало: скверно вооруженные туркменские бедняки на дрянных лошадях стали собираться в Порсу, поглядывая исподлобья на окружающих.

Их приласкали и начали с участливых, систематически повторяющихся вопросов: «а где же ваши баи? Как разбойничать, так они первые, а почему же они не хотят защищать весь туркменский народ от разбойников? Почему они дали вам никуда негодные ружья и лошадей? Для кого же это они оставили у себя отличные винтовки и настоящих скакунов?»

Эскадронцы – один по одному – просили разрешения на кратковременные отлучки и возвращались отлично вооруженные и на лучших лошадях. Некоторые из них определенно заявляли, что, если раньше их посылали в Красные эскадроны угрозами, то теперь они добровольно хотят служить в них и привлекут других добровольцев

<<l.27>>

из бедноты.

Двадцать человек отборных представителей из их состава прибыли на инструкторские курсы при Политуправлении Хорезмских войск и подают надежды стать хорошими красными командирами. Остается только пожалеть об убогом лекторском и инструкторском персонале, которым снабжены курсы и который лишает возможности дать надежнейшую лучшую выучку первому выпуску красных туркменских командиров.

Все вышеизложенное дало реальную силу Порсунскому Исполнительному Бюро арестовать своими средствами в начале апреля видного туркменского бая, ставшего в центре Юсуповско-байского антисоветского заговора. Чувствуя, однако, что советские настроения еще не прочны, что стоит сейчас перестрелять двух-трех туркмен работников Порсунского Исполбюро, стоит совершить ряд небольших промахов, обостряющих отношения с туркменской массой и мы снова вернемся в исходное положение, характеризовавшееся полной изолированностью нас от туркмен, представив их целиком влиянию прежней обстановки, стоящей на грани патриархального родового быта и феодализма.

Поэтому пункты 7-й и 8-й резолюции туркменского Съезда /относительно возврата награбленного и кар за грабежи/, а также пункт 3 /относительно разоружения всей массы не входящего в состав Красной Армии населения/,  - осуществление этих пунктов хотя и подготовлено уже рядом детальных практических инструкций, считаю еще преждевременным.

В самом деле существование Джанаута и прочих разбойных ханов с одной стороны делает убедительной ссылку разоружаемых племен на угрозу со стороны песков, а с другой – замиренные ханики – вместе с окружающими их шайками вооруженных джигитов – остаются постоянным источником всевозможных бутад и разбойных вспышек, а, главное, - масса населения еще не укрепилась в доверии ко Всехорезмской Советской власти, еще не учла преимуществ политики, проводимой Порсунским Исполбюро, еще не втянулась в непрерывный ряд увлекательных земледельческих работ.

Поэтому сейчас и приводятся одновременно: 1/ подробно описываемая в «Военном Положении» операция по ликвидации ханов, 2/ ирригационные работы,   3/ создаются кооперативы хлопководов и организуется задача раздача посевных семян, 4/ строится

<<l.27ob>>

флотилия каюков и 5/ проводится кампания по выборам во второй Всехорезмский Курултай.

Есть серьезные основания предполагать, что мы вплотную подошли к радикальному разрешению туркменского вопроса, но именно только подошли, а прочное окончательное разрешение станет возможным лишь после того, как на смену более или менее  удачливым гастролерам «по туркменскому благоустройству» выступит самодеятельная туркменская масса, воспринявшая и наши цели и наши методы приближения к этим целям.

Иначе говоря, вопрос о Советской школе в Туркмении выступает уже, как жгучая, злободневная потребность – потребность в идейном правящем центре, т.е. в достойном этого названия Центральном Комитете Хорезмской Компартии.

Дайте персонал для Цека и дайте учителей, а остальное приложиться.

Необходимо подчеркнуть, что однократные просьбы мои в декабре прошлого года остались совершенно безответными, что подобные просьбы слишком серьезны, чтобы от них по четыре месяца подряд  отмалчиваться; что если после декабря до настоящего момента /чрезвычайными усилиями небольшой кучки Хивинских сотрудников/ нам удалось сохранить доверие к нашим доброжелательным обещаниям, то теперь жгуче необходима реализация этих обещаний, невозможная без некоторого количественного минимума специальных исполнителей без специальных учреждений, обслуживающих осложнившуюся и дифференцировавшуюся местную жизнь

Нужны, например, судебные учреждения, суд дисциплинирующий общественный быт в тех же нормах, какие провозглашает новая Советская идеология и советская администрация. Совершенно самоочевидно, что не может быть убеждающим, воспитывающим новое политико-административное взыскание, если выражателями «совести народной» по-прежнему останутся реакционнейшие вскормленные на вакуфах, судящие по «шариату» казии, если не будет советского юридического центра, который путем использования гибкого «адата» и обслуживающего его аппарата кетхюдов и мюхердаров – постарался бы сблизить интуитивное массовое правосознание о советской, а затем и о коммунистической идеологии.

<<l.28>>

Разумеется, я говорю не о реставрации погребаемого тов. Сафаровым колонизаторства, а о необходимости создать первичные ячейки, от которых начнется организация, систематическое строительство в каждой из указанных выше областей. Поэтому я был чрезвычайно удивлен, когда на просьбы о Цека и учителях совсем-таки ничего до сих пор не ответили, а относительно персонала для следкома и суда все старались доказать, что следует дать инструкторов, а не следователей и судей. Но где же эти инструктора? Когда же они придут? В каком количестве? и проч. – об этом опять ни слова, будто конкретную потребность в инструкторах, в деятелях можно погасить беседами о том, как эти деятели должны называться и по какому плану работать.

Насколько же необходимы эти «первичные ячейки» для определения содержания и направления работы в каждой области, наглядно видно из примера деятельности Цека Партии, где, например, «самый деятельный» /товарищ Председателя Большаков/ в горячей беседе /22/XII/ многократно вместо коммунисты употреблял слово «младохивинцы».

- О ком же Вы, - спрашиваю, - говорите? – о младохивинцах или о коммунистах?

- Да, все равно, мимоходом поправляется Б., раньше назывались младохивинцы, потом – коммунисты.

Однако, вернусь к более последовательному изложению событий в Хорезреспублике.

Об отношениях с туркменами в настоящем и возможном будущем уже сказано, но необходимо еще остановиться на общехорезмской обстановке; на линии поведения Полномпредставительства с Советом Назиров.

В декабрьском докладе я останавливал уже внимание на огромном значении вакуфа в строе туркменско-узбекских взаимоотношений, остановлюсь еще на характернейшем факте кровной связи с вакуфом туземной интеллигенции.

Вакуфные земли образовались из земель, пожертвованных, главным образом ханами /в медресе, т.е. в средние школы при мечетях/ в отличие от первоначальных школ при мечетях – мектебов/. Вакуфные земли, почти совершенно отсутствующие в туркменских районах, в узбекских районах превышают 50% /утверждают, что имеются районы,

<<l.28ob>>

в которых вакуфные земли достигают 90% всей обрабатываемой площади района/.

Понятно поэтому, какое огромное значение для всей местной политики и экономики имеют вакуфные отношения.

Вакуфные земли обыкновенно сдаются в аренду дехканам, так как по характерному выражению Порсунского муллы «дабы сохранить возможность продолжать работу по просвещению других, улемисты не имеют времени добывать себе хлеб собственным трудом».

Размер уплат за арендуемые вакуфные земли определяется казиями /или Кази/. Самое распределение вакуфных земель /раздача в аренду/; сбор арендной платы и распределение сборов между всеми претендентами производится «мутували» <<мутаваллием>>, получающими за это 1/10 сборов.

Мутували [мутаваллии] назначаются правительством из числа «ахунов», выставленных кандидатами от общего собрания мулл и ахунов данного медресе.

Звание ахуна пожизненное и, по смерти одного из ахунов, муллы данного медресе представляют из своей среды на утверждение правительства достойнейшего кандидата в ахуны. Исключительное занятие ахуна – чтение и разъяснение текстов писания. Казии тоже назначаются правительством, но обязательно из числа мулл.

Для незнающих поясняю, что муллой называется всякий окончивший медресе /а распространительно – всякий ученик медресе, поступающий туда обыкновенно по окончании начальной школы при мечети/, причем мулла, занимающийся обучением других /учитель/ носит другое название – «дамулла».

Чрезвычайно характерно для этой системы, что все грамотные люди определенно выделяются в отдельную замкнутую самодовлеющую касту.

Внутренний «демократизм» обеспечивает занятие самых ответственных мест популярнейшими членами касты. Доля получки каждого члена касты из вакуфа строго определена тою или иной дробью.

Каждый мутували [мутавалли], ахун, казии, имам, мулла получают определенную часть вакуфных доходов, но напрасно Вы станете искать, какая же доля определена для отчисления на школы, богадельни, приюты и тому под. Хотя некоторые муллы гневно вопят, что затрагивая

<<l.29>>

вопрос  о вакуфе, мы грубо врываемся в Святая Святых дорогих каждому мусульманину обычаев; что, в погоне за новыми словами – мы не замечаем, что вакуф фактически обслуживает и дело народного образования и  - социального обеспечения.

Но дело, разумеется, не в том, о чем вопят некоторые муллы, а в тех двух фактах, которые, как неизбежный вывод, вырисовываются из изложенного: во-первых, здесь абсолютно нет советской интеллигенции; во-вторых, совершенно нет ни так называемой «внеклассовой» интеллигенции, так как все грамотные выделены в замкнутую касту, кровно связанную дуваном вакуфа, касту, противополагаемую трудовой, поголовно безграмотной массе.

А масс труслива и умопомрачительно темна и суеверна. Ясно поэтому, что собственных идеологов пролетарского движения здесь быть не может и зачать волну пролетарской революции могут только посторонние «наезжие» силы.

Но, ясно и другое, что поневоле малочисленные искры советской школы долго еще будут гаснуть в окружающей затхлой атмосфере; суд по шариату будет долго парализовать чисто советское строительство; внешние формы кооперации будут встречать внутреннюю фактичекскую оппозицию всем «кяфирам»  /неверным/. Броня религиозного фанатизма долго будет нас держать перед глухой стеной, за которой расположено замкнутое внутри себя «правоверное мусульманство» и для уничтожения этой брони кажется особенно соблазнительным произвести предварительный внутренний разгром, который бы, не перебрасываясь пока к нам «за стену» опустошил бы, изжил бы саму мусульманскую идеологию.

Стремясь реализовать этот внутренний разгром, я уже трижды пытался организовать здесь группу либерального духовенства, которая рассудочной критикой заставила бы переоценить старую веру сначала по элементам, а потом и целиком, пока наконец ни ниспровергал бы ее совсем.

Все политические и хозяйственные явления новой жизни несомненно давали бы больше воды на мельницу кадетов от духовенства, судьба которых в свою очередь предопределена необходимостью погибнуть на пороге ими же пробужденного критического мышления.

<<l.29ob>>

Но, повторяю, я трижды пытался и все безуспешно: муллы в момент беседы как будто бы захватывались кадетской идеологией, но ни один не представил видимых результатов по осуществлению высказанных в беседе практических пожеланий.

Кадетские же настроения, если и появляются, то лишь в форме националистической политики агрессивного пантюркизма.

Чтобы не оказаться голословным,  привожу следующие дошедшие до меня отрывочные сведения и лично воспринятые факты.

Закий Валидов был введен на тайные совещания Юсуповской группы назиров чрезвычайным послом Хорезмреспублики в Москве Муллой-Бекжан Рахман-Бергановым, с которым встретился в Баку, на съезде народов Востока.

У Закия Валидова имеется секретный мандат от одной турецкой политической организации, в котором указан маршрут: Москва, Баку, Бухара, Хива, Персия. Во время пребывания в Хиве Закий Валидов имел конспиративную квартиру у проживающих в городе бывших турецких офицеров. Мулла-Бекжан Рахман-Берганов все время поддерживал кандидатуру турецких офицеров на видные должности в Военном назирате; при разговоре на литературные темы сам назывался коммунистом, непрерывно ссылался на турецких авторов, выражая явное к ним пристрастие. В том же Мулле-Бекжане бросилась в глаза одна особенность – несмотря на титул коммуниста и несомненную честность и идейность, он /при встрече со мною и некоторыми другими настоящими коммунистами/ обнаружил не радость от встречи с единомышленниками, а наоборот нервную злобную досаду, естественную для идейного противника, потерпевшего неудачу от досадно неожиданных осложнений и помех. Далее – наиболее активным из турецкой группы /бывший офицер Бахри/, хотя также состоит в Компартии, но как истый либерал, призывает всех к аполитическому «просвещению» и упорно обходит темы с отчетливо-классовой пропагандой против буржуазного либерального национализма.

Эти мелкие штрихи очень разрознены. При передаче их не воспроизводятся жесты, интонации, мимика, но для меня лично несомненно, что связь людей этой группы не случайна; что цент их идейного питания – либерально-буржуазный пантюркизм, пытающийся подготовить плацдарм для иных, более агрессивных выступлений.

Выше я пытался в беглом наброске перебрать существеннейшие элементы обстановки, в которой нам приходилось здесь действовать,

<<l.30>>

главной же действующей силой является несомненно туземная дехканская масса, настроения и возможные выступления которой необходимо учитывать всякому практическому политику в Хорезме.

Если при определении особенностей туземного дехканства всецело полагаться на отзывы правящих мусульманских кругов, то окажется, что масса дехканства не только темна, но она «верит только муллам»; но она «высоко религиозна», причем вакуф считает частью религии.

В действительности же правдиво только утверждение относительно темноты и поголовной безграмотности дехканства, все же остальное больше, чем сомнительно.

Но, высказывая сомнение относительно самоуверенности авторитетности самоуверенных решений местных мулл и баев, я предпочитаю не становиться на их место, т.е. не давать безапелляционных выводов, а ограничиться перечислением фактов, оценку которых предоставляется каждому делать самостоятельно.

Об отношении к муллам со стороны туркменской массы говорить не приходится, ибо, как уже отмечалось в отчете о Порсунском съезде, слушатели встречали явно одобрительными усмешками мои «пробные» выпады по адресу мулл; и именно на Порсунском Съезде, без всякой агитации с моей стороны, некоторые туркмены говорили в частной беседе: «Какой толк нам в ишанах? Они только о себе сами хлопочут».

Трудовая же, /т.е. безграмотная / узбекская масса относится к муллам со смешанным чувством боязни, озлобления, подобострастия.

При входе муллы, откровенная, непринужденная беседа замолкает. Всегда найдутся среди окружающих, которые бросаются помочь мулле слезть с лошади, раздеться, умыться; уступят свое место у огня; но в откровенных беседах трудовой дехкан по отношению к муллам озлоблен, непочтителен, так же точно, как наш старорежимный крестьянин по отношению к попу.

Отношения с дехканской беднотой завязались у меня непосредственно в первые же дни по прибытии в Хиву, когда изверившись в помощи собственной Хорезмской власти, дехкане приходили жаловаться на невыносимую тяжесть притеснений и поборов /главным образом вакуфных/.

Систематически разъясняя им, что как Представитель Российской Власти, я не имею права вмешиваться во внутреннюю жизнь автономной

<<l.30ob>>

Хорезмской Республики, но могу рассказать, как русские крестьяне и рабочие избавились от царской, барской и поповской кабалы.

Почти всегда, после первого же собеседования принимались конкретные решения: 1/ вакуфа не платить, заявляя при этом, что настоящему правительству не верят; 2/ решениям 3-го курултая подчиниться; а для того, чтобы он не принимал решений, нарушающих дехканские интересы – выбирать в курултай исключительно трудовых дехкан, и никоим образом не выбирать баев и торговцев, у которых стремления к эксплуатации трудящихся совершенно однородны со стремлениями старых ханских чиновников.

В ряде дальнейших посещений те же дехкане ставили ряд практически дифференцировавшихся вопросов.

Прибегали, например, взволнованные с вопросом: «Как быть?» Не считаясь с отказом, байское шуро требует вакуф и угрожает насильственным сбором его». При разрешении подобных вопросов принадлежность к первой в мире Советской Республике обязывала быть в союзе с трудящимися, нарушая ради этого корректность дипломатического представителя, поэтому дехканам отвечал: «А вы все-таки не платите. Если же будут угрожать, запирайте амбар с хлебом и заявляйте, что в случае самовольного взлома, вы немедленно пожалуетесь своим Хорезмским красноармейцам или коммунистам».

Одновременно красноармейцам на гарнизонных собраниях и беспартийных тайных конференциях разъяснялось, что у них не может быть иной цели, кроме защиты трудящихся; что в Хорезмреспублике почти нет иных трудящихся, кроме трудового дехканства, что красная армия должна знать, в чем основные интересы трудового дехканства и упорно защищать их; что наилучшим руководителем в борьбе за интересы трудящихся является коммунистическая партия, по которой и должна равняться красная армия в своей борьбе за интересы трудящихся: т.е. в выборе очередных /«дарных»/ целей и методов подхода к этим целям.

Одновременно же на партийных конференциях и собраниях проводилась определенная мысль, что Компартия в Хорезме не может иметь собственных идеологов и самодовлеющей силы местного пролетариата. Что поэтому Компартия в Хорезме должна строиться по центру, все свое внимание на месте сосредотачивая на практических подходах к установлению фактической власти трудящихся.

Для этого она прежде все ведет усиленную пропаганду среди

<<l.31>>

Хорезмской Красной Армии, подготовляя ее к защите прав трудового дехканства.

К самому же безграмотно-темному туземному дехканству Компартия должна подходить не с приемами отвлеченно-теоретической агитации, а с наглядными проявлениями доброжелательства к интересам трудовой массы, с наглядными доказательствами нужности партии для масс.

Нужность эту доказывать практическим участием в массовых трудовых процессах, в организации экономической жизни, в восстановлении разрушенного хозяйства, а это, в свою очередь, практически свести к привлечению массовой трудовой силы для участия в организованных работах по ирригации, хлопковым посевам, древонасаждению и прочим обогащающим население трудовым процессам.

Для того же, чтобы организация этих работ не ограничивалась созданием механического производственного аппарата, - само массовое участие в работах организовать в формах, воспитывающих «коммунистическую душу» /артели для выполнения трудовых уроков; кооперативы – для обслуживания процесса товарообмена и промышленных заготовок; «хашар» /помощь/ - для восстановления разрушенных хозяйств отдельных дехкан и т.п./

В результате такой системы работы, охотно поддерживаемой лучшими элементами Красной Армии и Компартии – Красная Армия /в районах ее расположения/ фактически превратилась в руководимую Побригом политическую организацию; сам Побриг и Пурхив /Политуправление Хорезмвойск/ - в органы Полномпредставительства; а в кишлаках усиленно стали создаваться комитеты бедноты, оказавшиеся в состоянии к концу марта дать первый съезд представителей комитетов бедноты, обнаруживший живое внимание ко всем злободневным политико-экономическим вопросам.

В потоке дальнейших событий кишлачная масса начала выявлять себя и в поддержке комбедов и в противодействии небольшим «партийным группам», одним личным составом свергавшим байские шуро /тотчас же вслед за свержением поддерживавшего это шуро Юсуповского правительства/; опротестовывая самовольные захваты власти кучками так называемых «коммунистов» кишлачная масса несомненно обнаруживает признаки пробуждения, но в ней так глубоко заложены

<<31ob>>

рабские привычки, она так еще не верит самой себе, что «аджяп» /Слушаю./ - самая распространенная форма ответа на предложение, и чисто рабская нерешимость на какой бы то ни было самостоятельный шаг.

Однако, проводя различие между муллой и неграмотным дехканом, между мусульманином и европейцем – трудовая масса нутром чует, где у нее друзья и где враги.

Вдумчивые передовые люди в кишлаках в один голос утверждают, что агитации «русских» масса верит больше, чем «мусульманам», причем под словом «русский» надо понимать всякого европейца, который мог быть и татарин, а под мусульманином подразумевались исключительно муллы и баи – как единственная группа, занимавшаяся агитацией.

«Народ так запуган», говорили собеседники, что в каждом агитаторе-мусульманине подозревает агента ненавистного, но страшного правительства. Поэтому, если вы, русские, будете говорить даже через переводчика – это вызовет больше доверия; в Ваших словах и предложениях не заподозрят никакого подвоха».

То же подтверждают и сами дехкане, когда, в задушевной беседе, убедившись в преимуществе предлагаемых нами форм правления /вообще взаимоотношений/, они с тяжелым вздохом произносят наиболее распространенное сомнение: «Так, так, очень хорошо. Но, что «они» за это сделают с нами, когда вы уйдете».

И самым сильным доводом с нашей стороны является уверение в том, что мы не уйдем до тех пор, пока не организуем их собственного дехканского правительства и подчиняющейся этому правительству Хорезмской Красной Армии.

Короче говоря, представительство Р.С.Ф.С.Р. в только что сбросившей деспотию восточной стране понималось мною, не как безразличное посредничество между обеими республиками, в каждой из которых уважалась неприкосновенность «самоопределение» правительств, нет – для меня представительство являлось только формой содействия организации и победе трудящихся этой восточной страны, а равно – содействии всем прогрессивным явлениям, обеспечивающим ширину и глубину этой победы.

Поэтому все препятствующие советскому строительству явления мною рассматривались не как неприкосновенно-национальные объекты

<<l.32>>

внекритического поклонения, а как враждебные препятствия, которые во что бы то ни стало надо побороть не шумливыми митинговыми лозунгами, не извне подсказанными отвлеченными пожеланиями, а антагонистическими внутренними устремлениями самих масс, которые ставились перед необходимостью пройти через некоторую внутреннюю революцию, в которой надо было ускоренным темпом изжить нечто, обреченное на отмирание.

Так было с иомудским восстанием. Когда порожденная распыленностью и безгласностью провокация была парализована частым живым общением представителем враждующих сторон, сразу же явилась возможность выставить перед массами альтернативу: либо продолжайте разоряться и гибнуть совместно с разбойниками, против которых будут непрерывно бороться все силы российской красной армии, либо помогайте поскорее покончить с этими разбойниками, чтобы совместными силами начать строить новую, мирную, всех вас устраивающую жизнь.

Совершенно ясно, с какими их этих решений были связаны интересы массы и на нем только оставалось в умелом комбинировании развивать два ряда параллельных действий: с одной стороны Красная Армия, дружественная к мирному населению наглядно доказывала, что она вовсе не намерена шутить с разбойными ханами; с другой – представительство напрягало усилия к интенсификации хозяйственного возрождения всю заинтересованную в нем массу.

Так же было /и так есть/ с вакуфом.

Мы не говорили массе: «К черту шариат, потому что он допускает вакуф». Нет, просто консервативному стремлению массы жить по старой вере, мы в своей агитации противополагали стремление быть сытой, выдвигая это стремление на первый план и обставляя его целой серией добавочных соблазнов.

Отдавайте учить своих детей. Учитесь поголовно сами, и вы узнаете из Корана совсем не то, что говорят вам муллы, совсем не то, что поет вам сговорившаяся с муллами свора баев и ханских чиновников, живущих только вашим потом и кровью. Для того же, чтобы разорвать паутину эксплуатирующей вас лжи, чтобы добиться возможности учиться – становитесь сами к власти. Мы вам поможем в этом, а став к власти, вы сейчас же отбросите все, что придумано против Вас врагами трудового дехканства.

И еще был один бытовой вопрос, перед которым оставалось только

<<l.32ob>>

спасовать, если бы представительство изображало бы из себя только почтовую контору для обмена нотами двух неприкосновенных правительств. Я говорю о женском рабстве.

Можно было начать с донесений о том, как изменяются цены на женщин, можно было увидеть в обычных отношениях к женщине только материал для этнографа: можно было к этой мерзости подойти с приемами буржуазно-салонного дипломата, умывающего руки на торге чужого «святая святых», и можно было видеть во всем этом только мертвое бесчувствие и лицемерие и являться вестником советской федерации, которая не боится потрясти никакую пошлость, никакую косность, чтобы в самом деле подойти к строительству всемирной федерации трудящихся.

Я предпочел последнее, для формальных отношений забронировался двумя положениями: во-первых, я решительно взял под свою опеку только мусульманок из российских гражданок, которым скоро стало известно, что в Полномочном Представительстве считаются с их волей; во-вторых, в том самом шариате, на котором базируют обыкновенно рабство женщин, мы открыли, что женщина освобождается от брака не только в случае доказанных свидетелями побоев со стороны мужа, но и в случае нежелания супругов к продолжению сожительства.

Опираясь на то, мы не брезговали заведомыми лжесвидетелями, но фактически осуществляли свободу брака; иными словами, и в женском вопросе косности бытовых суеверий мы систематически противополагали не нашу культурную волю, а жизненные инстинкты самой туземной женщины, которой мы облегчили ее бунт против рабства предоставлением административного содействия, а само содействие оказывали в такой форме, против которой не мог ничего возразить самый правоверный последователь шариата.

Правда, все перечисленные разновидности почина представительства в походе на бытовую косность исчерпывались числено ограниченным количеством фактов, но отдельные выступления эти представляли как бы первые пробы, наглядно доказывавшие, что при широком распространении грамотности восточная косность слетит также, как и всякая другая, а отсутствие всякой советской школы, наоборот, утверждало в уверенности, что минуя всякие межеумочные стадии – светская школа сразу же может сделаться советской.

<<l.33>>

Все вышеизложенное предопределяет и объясняет характер отношений Полномпредставительства к Хорезмскому Правительству.

Как только правительство Юсупова поняло, что я – не примазавшийся к коммунизму и Советской Власти; что все обязанности по отношению к коммунистическому и советскому строительству я понимаю всерьез, - оно сейчас же наметило ряд шаблонных «предупредительных» мер, клонящихся к выкуриванию меня по тем или иным мотивам из Хорезмреспублики.

Благодаря удачным связям с некоторыми членами Совназиров, я сразу же и во всех подробностях узнавал обо всех подготовляющихся против меня кознях и, сохраняя внешнюю корректность /но отнюдь не считая ее самоцелью/ свою политику повел одновременно в двух направлениях: 1/ в сторону систематического дискредитирования Назиров и 2/ в сторону подготовки настоящих советских органов власти, которые могли бы заменить правительство.

Поэтому, сосредоточив все возможное внимание на содействии в работе самой искренней коммунистической организации /Пурхива/, я в экстренном порядке/ в Ташкенте было получено II/XII / стал настаивать перед центром на необходимости срочно почистить и усилить Ц.К. Хорезмской Компартии.  Одновременно /уже в вечернем заседании II/XII/ мне удалось через своих людей поссорить Султан-Мурадова с Назиром Индел Шаликеровым, после чего предание последнего суду сделалось неизбежным; следствие же по делу Шаликерова обещало дать целый ряд других интересных разоблачений.

После этого, в течении 2-х - 3-х недель, оставаясь сам за кулисами, я оказываюсь вынужденным направлять в надлежащее русло борьбу между Пурхивом и Предсовназиров Юсуповым, который. учуяв в Пурхиве тайного застрельщика представительства, яростно набросился на начальника Пурхива т. Мусаева, который, надо признаться, особой осторожностью не отличался.

Например, утром 8-го Января прибегает ко мне возбужденный Мусаев с предложением «совершить переворот», так как «дехкане готовы». Понадобилась длинная беседа для внушения ему мысли, что «переворот» для нас не самоцель, а лишь средство для создания иного социального строя, что преждевременным захватом власти наши единомышленники могут только оскандалиться, что «готовность» дехкан только митинговая, а в действительности

<<l.33ob>>

в кишлаках нет еще ни комбедов, ни комячеек, которые могли бы сделаться информаторами нового ревкома и его исполнительными органами на местах, что, наконец, вопрос о «готовности» разрешен в положительном смысле только им /Мусаевым/ и далеко не сходится со сведениями из других источников. Необходимость же для новой власти опираться на местные байские Шуро могло повести только к дискредитированию новой власти, в котором неизбежно будут усердствовать старые Шуро.

Вечером пришел военный назир Хасанов, всегда стоявший одной ногой на нашей стороне, и заявил, что состоялось постановление Совета Назиров об удалении Мусаева от должности Начпурхива /по ложному обвинению Назира Народного Просвещения, улемиста Нисди [Ниязи]-Кары/, при чем сам Хасанов видел  в этом повод для открытого выступления против правительства.

Опять пришлось доказывать, наше положение в Хорезме сильно разнится от предоктябрьского положения большевиков в Петербурге, что опираясь на реальную силу Красной Армии мы можем спокойно, не спеша, расти и укрепляться, укрепляя революционный закал дехканства. вовлеченного в практическую борьбу за местную власть, против вакуфа и т. под. Что мы «демонстрируем отношение Советской власти к самоопределению восточных народов и поэтому должны особое значение придавать соблюдению внешней формы». Для ликвидации же частного инцидента с Мусаевым, указал, как, не покушаясь отменить собственное постановление и свой гнев направить в сторону прямо противоположную, т.е. «злостно обманувшего  Совет Назиров – Назира Просвещения».

3-го Января меня вызвали в Совет Назиров с просьбой дать совет, как им быть с агитацией Пурхива.

Заявил, что как Полномпредставитель Р.С.Ф.С.Р. я обязан избегать вмешательства во внутренние дела автономной Республики, что же касается развиваемой Мусаевым коммунистической агитации, то как честный коммунист, рекомендовал бы к ней относиться так же терпимо, как терпимо относятся местные коммунисты к прямо противоположной агитации Предсовназиров Юсупова и Секретаря – Абдалова.

Все внешне согласились с этим, но Султан-Мурадов соглашаясь с тем, что допустима любая принципиальная критика, только

<<l.34>>

Султан-Мурадов возмутился выпадами против отдельных личностей /Даже против меня, хотя я – Ленин для Хорезма/, категорически заявляя, что это может вызвать жестокие расправы со стороны возмущенных масс.

Я ответил, что предоставляю Туркбюро Коминтерна судить, насколько основательны уподобления Султан-Мурадова товарищу Ленину, «жестокие же расправы масс» могу только приветствовать, так как они помогут всем наглядно убедиться, на чьей же стороне действительное сочувствие масс.

6-го Января меня опять вызвали в Совет Назиров «для обсуждения вопроса» относительно преступности агитации некоторых политработников, которых «могу унять» только я.

«Преступная агитация», по словам Предсовназиров Юсупова – велась «против советской власти» и «против вакуфа», при чем последняя агитация считалась особенно недопустимой, так как шла в разрез с основами «мусульманской психологии».

После долгих объяснений, согласились с моим предложением /начать гласное судебное преследование агитаторов против Советской Власти, 2/ не мешать словесной агитации против вакуфа /»чтобы не создать атмосферы, царившей в России во время борьбы Керенского с большевиками»/; во избежание каких-либо неловкостей, возможных при обращении европейцев с «мусульманской психологией» - агитацию против вакуфа поручить исключительно мусульманам, которые вместе с мусульманами слушателями достаточно компетентны в определении собственной мусульманской психологии».

Десятидневная отлучка на туркменский съезд в Порсу ничего не изменила в наших взаимоотношениях с правительством, но родственная Полномпредставительству коммунистическая группа работников зашла в своей деятельности так далеко, что становилось не только невозможным далее молчать, но наоборот требовалось, демонстративное выступление авторитетного представительства Р.С.Ф.С.Р. для категорического заявления – за кем же оно идет и кого же оно намерено поддерживать.

Поэтому, в своей коротенькой речи на параде 4-го февраля по случаю годовщины ниспровержения ханской власти /см. приложение лист №_/, я определенно обратился только к хорезмским труженикам 

<<l.34ob>>

и красноармейцам», которым заявил, что хотя мы и не можем в автономной республике производить самостоятельные  [выступ]ления  за или против наличной власти, но если трудящиеся захотели вслед за ханской сбросить и байскую власть, то мы с полной охотой стали бы содействовать организации власти трудящихся.

Разумеется, во взаимоотношениях действующих сил эта речь ничего не изменила, и независимо от нее продолжали прогрессировать  <<пропуск в тексте>> одновременных явлений. С одной стороны все передовой революционное /и в русской бригаде и в Хорезмской Красной Армии/ все более и более резко выражало свое недовольство соглашательством с байским правительством; с другой – само правительство с обычной революционерам близорукостью, думало остановить ход событий, мешая работе Пурхива, Коммола, фактической приемке национализированных предприятий, после же парада /2/II/ стало в отношения открыто враждебные.

Зная, однако, что в составе самого Совета назиров была сильная либеральная оппозиция; что победа этой последней сведет до минимума значение Юсупова и обеспечит предвыборную работу коммунистической партии, я решил суммировать фактические настроения в форме ноты /№208 от 8/II/.

Уже в момент чтения ноты она произвела впечатление разорвавшейся бомбы. По окончании перевода Юсупов встал на колени и со слезами молился, а после того, в течение двух дней, вел яростную агитацию в пользу вызывающего ответа на упомянутую ноту, но большинство Совета Назиров вынудило его принять иное решение, выраженное в ответном постановлении от 10 февраля, которым были обеспечены все необходимые предпосылки дальнейших успехов.

С этого момента Юсупов бросает выдержанный тон внешней корректности, и закусив удила, ведет открыто враждебную игру.

Чутко уловив невозможность строить что-либо на племенной розни, он чуял и другое, - что Пурхив не успел еще связать себя с широкими массами дехканского населения, что можно «обогнать его», назначив выборы во второй курултай как можно скорее, т.е. ранее, чем Пурхив организует выборы среди кишлачного населения.

Юсупов предложил уже в категорической форме и день выборов /5 марта/ т.к. согласно сказанного уже ранее – успел сговориться со сливками узбекского и туркменского байства, но либеральная левая Совназиров настояла на созыве специального по вопросу

<<l.35>>

о выборах совещания, на которое пригласили и меня. /21/II/.

Я выдвинул два положения: 1/ нельзя говорить о выборах, пока не начиналась систематическая предвыборная агитация; 2/ нельзя приступить к ним, так как вовсе отсутствует технический аппарат, обеспечивающий добровольное тайное голосование, вследствие чего предложил /на точном основании Хорезмской Конституции/ создать предварительно Центральное Бюро по выборам во второй Курултай, которое уже само установит, в какой срок можно и должно выборы произвести.

Предложение было принято, и в члены Бюро оказались выбранными коммунисты Ситдыков /от Побрига/ и Мухамеджанов /от Пурхива/ и очень покладистый либеральный бай Икупов /от Совета Назиров/.

Дальнейшее течение событий лучше всего осветить официальными документами /приложение листы 28, 30/39, 40/49, 55/58, и 60/62.

Полномпредставитель Р.С.Ф.С.Р.  в Хорезреспублике Сафонов.

С подлинным верно: