Заметка газеты «Вольный горец» о беседе с М. Чокаевым об отношениях между казахами и казаками в Уральской области

Transcription

Статья М. Чокаева «Советская власть и киргизы»

21 июня —12 июля 1920 г.

I

Трудно на словах передать то, что пережил киргизский народ за время Российской революции. Нужно видеть самому кошмарные следы разрушения (не военного), которое пронеслось над киргизами. Вместо новой свободной жизни киргизские степи покрылись сотнями тысяч могил погибших от голода своих сынов. Вместо социалистического братства в народ брошено в результате большевицкой политики семя национальной ненависти вовне и междуплеменной вражды внутри.

Киргизы понимают отлично, что не революция, как таковая, виновна в этом. Нет, виновны те, кто, кидая крылатые лозунги в массы, сами шли за массами, предоставив судьбу революции, следовательно, и судьбу страны и населяющих ее народов инстинктам этих масс.

Мы не видели или видели очень мало хорошего даже в то время, когда вожди революционной демократии делали ставку «на совесть и разум» русского народа. И тем паче нет надежды никакой у нас, когда ставка делается на инстинкты, ибо нельзя ждать добра от инстинкта там, где разум подавлялся веками. Так говорят киргизы.

Невыносимо тяжело было положение сравнительно немногочисленной киргизской интеллигенции. Протянутая рука ее повисла в воздухе: ведя переговоры (в 1918 г.) со Всекиргизским народным советом, представитель советской власти в то же время отдавал распоряжение о немедленном его разгоне.

Так отнеслись советские деятели к тем, кто, окруженный сибирским и оренбургским казачествами, находясь в центре белогвардейщины, рискнул говорить с московским Совнаркомом, как с российской государственной властью.

При переговорах вопрос шел о способах организации власти среди киргиз, ибо при отсутствии расслоения населения по социальным плоскостям и весьма слабом развитии политических партий этот момент приобрел весьма важное значение.

Другим не менее важным моментом переговоров был вопрос о методах проведения в жизнь степи советских реформ.

Несложное хозяйство, в котором главнейшую роль играет близкое к первобытному скотоводство, при относительно слабом развитии земледелия и полном отсутствии фабрично-заводской промышленности, исключало необходимость (если даже стать на точку зрения большевиков) тех методов, которые практиковались большевиками в России. Киргизские степи при этих своих особенностях могут довольно легко встретить любые экономические реформы в России. Иначе несколько обстоит дело с реформами политического характера, в особенности когда идет речь о классовой политике.

Киргизы, вследствие политики царского правительства, привыкли рассматривать русский народ в его целом, без различия классов и сословий, как своего национального угнетателя: русский крестьянин, который сидит на его земле, в представлении киргиза ничем не отличается, нисколько не лучше русского администратора.

И большое, конечно, заблуждение думать, что вместе с Российской революцией произошла также революция и в области массовой идеологии киргиз.

На революцию киргизы с самого начала смотрели, как на акт справедливости по отношению к униженным и оскорбленным. На деле же они убеждались, что революцию стали выдавать за милость со стороны русских солдат и крестьян, милость, за которую они будут считать киргиз в неоплатном долгу перед собою.

При таком взгляде на революцию, как на освобождение «сверху», киргизы, конечно, не должны претендовать на какую бы то ни было роль в ее творческих работах, и они, по мысли советских комиссаров, должны были довольствоваться тем, что дадут им с «господского стола».

Вот это обстоятельство и вынудило впоследствии киргизскую интеллигенцию стать в резкую оппозицию против советской власти.

Власть угнетенного и эксплуатируемого народа — это значило прежде всего власть самих киргизов: не этого боялась и не этому противилась, конечно, киргизская интеллигенция, ибо между нею и киргизскими народными массами не было и нет никакого средостения.

Свои знания, полученные в русских учебных заведениях, киргизская интеллигенция несла на служение своему народу. И, когда обстоятельства потребовали, то она сумела, не задумываясь нисколько, быть с народом (в 1916 г. во время призыва киргиз на так называемые окопные работы) на фронтах войны и, неся одинаковые с ними физические лишения, оказывать им посильную помощь.

Естественно, что она, эта интеллигенция, не хотела и не могла быть обреченной на роль безучастного зрителя величайшего обмана народа, когда вместо обещанной власти самого этого народа, судьбу его вручили тем, кто никогда им не интересовался, кто не имел никакого представления о нем.

Нашлись, конечно, сторонники большевиков и среди самих киргиз: это были обернувшиеся по-новому старые переводчики.

Тот, кто знаком с ролью переводчиков в деле управления на окраинах России, поймет легко, что сотрудничество с ними не могло ни в какой мере говорить о желании новой власти быть близкой к народу и его нуждам. Таким образом, брошенный лозунг о народной власти самого угнетенного и эксплуатируемого народа в применении к киргизам (да и к одним ли только киргизам!) стал не более как некоторого рода теоретическим жупелом, каким-то «предельным понятием», далеким от осуществления в действительности.

Эта ненормальность была слишком очевидна. Киргизы стали «коситься» не только на советскую власть, но даже сама революция стала приобретать в их глазах другой оттенок, иную окраску.

Большевики принялись тогда исправлять «допущенную ошибку», и панацеей от всех бед явилось, само собою разумеется, создание среди киргиз партии «левых социалистов».

Об этой партии и ее работах в следующий раз.

II

Весь российский период своей истории киргизы прожили вне всякого участия в общественной и политической жизни страны. И земские учреждения и даже суд присяжных, эти считавшиеся необходимыми этапами политического строя, были закрыты для киргизского населения. Выборы же лиц так называемой туземной администрации вовсе не требовали, если можно так выразиться, большой политики и проходили в плоскости соблюдения интересов отдельных киргизских родов, составлявших административную единицу.

Как случайный эпизод, уже более не повторявшийся в жизни киргиз, прошли выборы в 1-ю и 2-ю Государственные думы.

Все это вместе с своеобразием хозяйственно-экономической жизни степи обусловливало отсутствие среди киргиз политических партий и группировок. У всех было одно общее оппозиционное настроение против существовавшего тогда государственного строя.

Революция, вызвав и киргиз к строительству новой жизни, создала почву для партийных группировок.

И поскольку революция была воспринята, как национальное освобождение (не в смысле, впрочем, отделения киргиз от России, а в смысле возможности удовлетворения национальных интересов в рамках российской государственности), постольку и партии необходимо выдвигали на первый план вопрос национальный.

Но киргизы сознавали ясно, что отсутствие у них самих классового деления не означает вовсе отсутствие их классового врага. Классовый враг русского трудового крестьянства и русских рабочих является также врагом и киргизской массы.

Это обстоятельство было учтено киргизами, вернее, той инициативной группой, которая летом 1917 г. взяла на себя задачу выработки программы самостоятельной киргизской политической партии «Алаш».

Оставляя пока в стороне политическую часть программы «Алаша», я здесь укажу, что в области социальной партия приняла целиком программу-минимум русских социалистических партий.

Вся киргизская относительно немногочисленная интеллигенция стала под знамя «Алаша». Только несколько лиц, не принятых в эту партию из-за прошлой дореволюционной деятельности во вред интересам народа, остались за ее бортом. Все киргизские съезды как областные, так и уездные и волостные, проходили под лозунгами «Алаша».

Так продолжалось до самого Октябрьского переворота, с которого начинается вторая стадия в политической обстановке степи.

После полуторамесячного выжидания в декабре Киргизский съезд выбирает центральный орган — Всекиргизский народный совет, которому поручается, по выяснении политической обстановки, декларировать автономию киргизских областей.

Всекиргизский народный совет («Алаш-Орда») состоял исключительно из «алашцев», и его первым крупным шагом было обращение через особую делегацию в центральный Совнарком о признании последним автономного в пределах советской конституции устройства киргизских областей.

Первый шаг в сторону удовлетворения киргиз уже был сделан московским Совнаркомом (было отдано телеграфное распоряжение об освобождении всех политических арестованных киргиз), как переговоры неожиданно прервались. Киргизы еще до сих пор не знают и не понимают истинной причины такого пассажа.

На сцену выплывает под именем «Уш-Жуз» партия «киргизских левых социалистов» (иногда эта группа называла себя «киргизскими левыми социалистами-революционерами»), которая сразу приобретает вес и значение в местных советских органах и в самом московском Совнаркоме.

Организатором и лидером «киргизских левых социалистов-революционеров» стал бывший переводчик мирового судьи, уволенный со службы за взяточничество Кольбай Тогусов, который начал издавать в г. Петропавловске (Акмолинской области) еженедельную партийную газету «Уш-Жуз» — с лозунгом «Да здравствуют тюрко-татары».

Тогусов давно известен в степи как «киргизский Хлестаков» (см. киргизскую газету «Казак» №№ 91, 98, 99). В начале мартовской революции он выдавал себя за «друга» Милюкова, к которому он, Тогусов, «во время своих поездок в Петроград ходил запросто, по-приятельски, пить кофе». Потом, после выхода Милюкова из правительства, Тогусов становится «закадычным приятелем Керенского», а Октябрьский переворот перебросил его в объятия Ленина, с которым Тогусов «давно находился в дружеской переписке» (?!!).

Такова беглая характеристика того «левого социалиста», с которым советская власть прочно связала свое имя в степи.

В нашем распоряжении имеется только шесть №* орг ана «киргизских левых социалистов», но и этого достаточно, чтобы представить себе вполне ясно и отчетливо физиономию (об идеологии говорить не приходится) этой «партии».

«Уш-Жуз» делит киргизскую интеллигенцию на «чистокровных» (т.е. чистых по происхождению киргиз) и «незаконнорожденных» (т.е. происходящих от смешанных браков, например, киргиз с татарами). Эта вторая категория, по утверждению «Уш-Жуза», не заслуживает никакого доверия и должна быть изгнана из киргизской среды. Вопрос же о том, как должны относиться к тем, в чьих жилах не течет ни единой капли киргизской крови, степные «левые социалисты» оставляли открытым в виде той «заранее заготовленной позиции», на которую в случае чего можно было бы отступить.

Никакой положительной программы «Уш-Жуз» не выдвигает. О направлении его мысли можно судить лишь по тому, как полемизируют «левые социалисты» с теми, кого политическими противниками они выставляют.

Лидера «Алаша» левые степняки упрекают за то, что в 1912 г., «в то время, когда Энвер-паша боролся за благо мусульман всего мира (речь идет о взятии Энвером Андрианополя), он (лидер «Алаша»)… с трудом зарабатывал себе на пропитание» («Уш-Жуз», № 3).

Вот две определяющие статьи из № 6 «Уш-Жуза»: «Губящие религию (ислам) миссионеры» и «Политика миссионеров».

«Губящими религию миссионерами» «левые социалисты» называют своих противников, говорящих, что религия не должна стать государственным институтом, а быть делом совести каждого человека.

Возражая против этих «миссионерских» приемов, «Уш-Жуз» говорит: «Если духовенство не будет признано официально: 1) будет отстранено от участия в управлении страной и не будет получать содержания от казны, религия придет в упадок, ибо большинство ведь изучает шариат только ради мирских благ».

Во второй статье («Политика миссионеров») орган «левых социалистов» выступает в защиту ишанов и мулл, поделивших между собой завещанное неким (киргизом) Жильгельдиевым на благотворительные дела имущество, от нападок того же «Алаша».

«Ишаны и муллы, — пишет «Уш-Жуз», — ни от государства, ни от народа содержания не получают и не занимаются они, подобно черни, каким, каким-либо ремеслом… Если бы киргизы умирали от голода перед их (ишанов и мулл) глазами, то они, конечно, что-нибудь и уделили бы им.

Но откуда же ишаны и муллы должны знать о голодающих киргизах? Если об этом и пишут в газетах (читай: в органе партии «Алаша»), то ведь это не откровения Бога и не хадисы пророка (Магомеда), чтобы придавать этому какую-нибудь веру».

Поэтому указание газеты «Казак» (№ 257) на корыстолюбие ишанов «есть не более как подрыв доверия и уважения к духовенству».

В заключение, чтобы окончательно добить вождей партии  «Алаш», «левые социалисты» ставят следующий вопрос:

«Если не заслуживают доверия ишаны и муллы, то кто же это святые? Те ли, которые получили русское образование, обнимают русских женщин (намек на то, что некоторые киргизы женаты на русских) и (извиняюсь за точный перевод) мочатся стоя?*»

Достаточно, думаю, и этих выдержек, чтобы судить о том, на кого советская власть променяла Всекиргизский народный совет, открыто и честно без фразеологии стремившегося работать в полном согласии с советской властью и в пределах советской конституции.

Для чего это было сделано? Неужели только для того, чтобы разрушить здоровый организм, способный к творческой работе в исключительных условиях киргизской жизни?

Если бы советской власти нужно было дискредитировать себя в глазах киргиз, если бы она вздумала убить в сознании народа идею и революции и социалистического братства, то она должна была связать свое имя с «партией» «Уш-Жуз», правильнее с Тогусовым и К°. 

III

Киргизская народная масса исторически привыкла группироваться вокруг определенных личностей, известных своим бескорыстным служением народным интересам, в общем, суммарном значении этого слова, и следовать за этими личностями, так как условий для возможности внедрения в сознание народа каких-либо определенных политических идеологий не было.

Вот почему приходится останавливаться, иногда, быть может, с несколько излишней подробностью, на характеристике некоторых лиц, выдвинутых усилиями местных советских организаций во главу революционного движения в степи.

Именно тем, что знамя революции вверено в руки крайне непопулярных среди киргиз лиц, можно объяснить тот факт, что народ действительно отхлынул и отошел внутренне и от советской власти и, что еще хуже, от революции.

Я позволю себе назвать всех видных советских деятелей из киргиз и остановиться на некоторых из них.

Деятели эти, кроме названного раньше Кольбая Тогусова, суть: Мухамедияр Тунганчин, Али (Али-бей) Джангельдин (он же Степнов), Бахитджан Каратаев и Хусейн Ибрагимов.

Это в подлинном смысле слова редкая коллекция из самых непопулярных и наиболее скомпрометированных элементов в степи. Если Тунганчина, бывшего переводчика Тургайского губернатора, киргизы (оренбургского района) обвиняли в близости к оренбургской охранке и на этом основании его не приняли ни в одну из своих революционных организаций, а Джангельдину киргизская масса не может верить из-за шаткости его религиозных убеждений*, то вся сознательная жизнь Каратаева сплетена из сплошных обманов киргиз в своих личных корыстных целях.

Кто не знает в степи Бахитджана Каратаева, который в своих докладных записках на имя российских премьеров восхвалял преступную в отношении киргизского населения переселенческую политику царского правительства и в качестве панацеи от всех бед и неустройств киргизской жизни рекомендовал назначение в киргизские области крестьянских начальников исключительно из потомков киргизских ханов.

При этом он подписывался: «потомок Абдул-хаир хана, приведшего киргизский народ в верноподданство великих русских императоров, Бахитджан Каратаев».

Бахитджан Каратаев! О, о нем можно было бы написать целую книгу и рассказать кучу почти анекдотических фактов из его жизни. Чего стоит его действительно имевшее место объяснение пред киргизами сбритья длинной бороды (с точки зрения киргиз, поступок не одобрительный), будто бы наказанием Каратаева русским царем за частое беспокойство его самого и его министров проектами «об улучшении положения киргиз».

Каратаев — это тот самый, который все несчастья киргиз в 1916 г. объяснил близостью киргизской интеллигенции к русским оппозиционным и революционным партиям и указывал киргизам дорогу «к близкому приятелю царицы» Распутину.

Хусаин Ибрагимов, фаворит туркестанских советских организаций и первый комиссар Туркестанской Советской Республики*, раньше служил присяжным переводчиком Самаркандского окружного суда и был уволен судебным порядком от этой должности за умышленно неправильные переводы во время судебных процессов (и другие «художества»), что влекло за собою осуждение невинных и оправдание заведомых преступников.

И в период революции он продолжал пользоваться этим своим поистине ужасным орудием, дополняя его составлением подложных документов**, с исключительной целью оправдать свою вредную со всех точек зрения деятельность среди киргиз.

Ибрагимов — комиссар юстиции! Это звучит насмешкой не только над киргизами, но более того, это была насмешка над революционным правосудием, над самой революцией.

Такова беглая характеристика тех лиц, на которых опиралась советская власть среди киргиз. Само собою разумеется, эти лица не могли быть достойными проводниками великих идей социалистического братства, ибо они, все эти Тогусовы, Каратаевы, Ибрагимовы, слишком далеки и от интересов народа и [от] интересов революции.

Эти деятели окружили себя подобранной кучкой своих меньших братьев, которые слово «большевик» переводили киргизам «большой бек»*, и социалистическая революция с легкой руки бывших переводчиков сразу приняла совершенно чуждую ее идеям окраску.

Можно ли обвинять киргиз в контрреволюционности из-за того, что они не уверовали в таких революционеров и не пошли за ними?

Все существовавшие организации киргиз были разрушены. Вместо создания новых, к чему «степные левые социалисты» по своей природе не годились, они занялись ловлей своих «политических противников», каковыми теперь оказались все политические деятели киргиз.

Кольбай Тогусов стал комиссаром государственных имуществ Акмолинской и Семипалатинской областей[1], Джангельдин — чрезвычайным комиссаром всех киргизских областей[2], Тунганчин — комиссаром по киргизским делам при центральном Совнаркоме[3].

Но от этого дело не подвинулось ни на йоту: были комиссары, но не было почвы для их деятельности.

Комиссары-киргизы стали думать по-московски, т.е. по указке из Москвы и вместо творчества и созидательной работы на местах стали приводить в исполнение только то, что им предпишут из Москвы.

Даже «приглашение хороших работников было рекомендовано»[4] им оттуда.

В Москве же говорили о «декретах по вопросам экономическим и культурно-просветительного и политического развития киргиз, соответственно местным и бытовым условиям, также о возможности предоставления автономии киргизам на принципе классовом»[5].

Классовая диктатура пролетариата в виде советской организации власти могла бы быть принята киргизами как власть центральная государственная (от чего Всекиргизский народный совет и не отказался[6]), но коль скоро вопрос ставился на плоскость обязательного классового расслоения среди самой киргизской массы, это оказывалось работой совершенно невыполнимой.

Киргизская жизнь упорно стояла на своем, и длинный путь исторического процесса оказалось невозможным перепрыгнуть хотя бы под угрозой большевицких штыков.

Советской власти пришлось воевать не с вооруженными отрядами киргизских белогвардейцев, а с действительными требованиями действительной жизни.

Нужно ли говорить, кто победил в этой неравной борьбе.

Уже зимой 1918–1919 гг. «чрезвычайный комиссар» Али-бей прикрывал свой поход именем киргизской автономии «Алаш», а доверчивые киргизы устраивали «защитнику национальной идеи» Али-бею пышные приемы и проводы. Однажды прорвавшаяся неосторожная фраза о неприемлемости для него, как представителя советской власти, национального момента, стоила ему нескольких сот винтовок и сотен тысяч денег, отобранных напавшими на его караван киргизами-адайцами.

И чрезвычайный комиссар на деле должен был убедиться, что расслоить революционным путем киргиз по социальным плоскостям нисколько не легче обращения их в православие, чему так усердно служил еще совсем недавно он в бытность свою помощником епархиального миссионера.

Начинается новый поворот в киргизской политике советской власти, поворот, как будто знаменующий собою отказ от прежней системы разрешения киргизской проблемы, по существу столь несложной, но осложненной неразумным рвением близких к сердцу большевиков «степных левых социалистов».

Об этом в следующий раз.

Но здесь должно подчеркнуть, что новый, по-видимому, вполне здоровый, фазис разрешения киргизского вопроса наступил после таких искусственных разрушений тканей жизни и с таким запозданием, что встает вопрос: не поздно ли? 

IV

Я отнюдь не являюсь защитником незыблемости исторического уклада жизни вообще, и если в качестве аргументов советских методов разрешения киргизского вопроса ссылался на некоторые исторически сложившиеся стороны киргизской жизни, то этим имелось в виду другое, чем простая защита быта.

А именно: бытовая идеология, то, корни чего заложены во всей обстановке предшествующего периода, не может быть изменено путем переворота, как это бывает в области политики.

В области массовой идеологии все происходит медленно, и даже всемогуществу революции здесь кладутся определенные грани.

Этого не хотели признать адепты русского большевизма, которые из-за московских формул советского строительства потеряли из виду действительность и вовсе не считались с ее законами.

Формула: от разрушения и насилия к творчеству и свободе — определяла все.

Там же, где нечего было разрушать, где не было ничего буржуазного, слепые и ослепленные «революционеры» принялись разрушать живые ткани жизни. В результате этой исключительно разрушительной работы вся немногочисленная киргизская интеллигенция оказалась насильственно выброшенной и лишенной возможности принять участие в строительстве новой жизни в родной и близкой ей среде.

Когда же вздумали на расчищенной почве строить здание, то пришлось обратиться за творческой помощью к этой же самой интеллигенции.

Горькой иронией и злой насмешкой над революцией звучал призыв вчерашнего осведомителя оренбургской охранки, ныне ставшего, по воле большевиков, во главе Комиссариата по киргизским делам М. Тунганчина, киргизской интеллигенции «на светлый путь социального строительства»[7].

Те, которые еще в апреле 1918 г. извещали киргиз, по поводу переговоров с московским Совнаркомом, о своей «светлой надежде на предстоящее признание центральной властью прав киргизского народа на свободное строительство своей жизни» (в пределах советской конституции), не нуждались вовсе в посредничестве и покровительстве бывшего сотрудника царской охранки.

Тщетно проектировал также «чрезвычайный комиссар» Алибей Джангельдин план о «московском порядке привлечения хороших работников». Ибо «светлый путь социального строительства» необходимо лежал в киргизской степи, а московское направление с разветвлением на Оренбург только бессмысленно осложняло все.

В процессе развития гражданской войны киргизы вынужденно оказались после разгона так называемой Уфимской директории в сфере колчаковщины.

Нечего и говорить, что те, которые признавали советскую конституцию, не могли, конечно, в душе примириться с режимом «сибирского собирателя Руси».

Отношение Всекиргизского народного совета к «верховному правителю» выявилось в следующем диалоге между Колчаком и председателем Алаш-Орды:

Вопрос Колчака: Кем избран Всекиргизский народный совет, когда и какой государственной российской властью он утвержден в своих правах?

Ответ председателя Алаш-Орды: Всекиргизский народный совет избран полномочным Общекиргизским съездом в порядке революционном и в санкции власти контрреволюционной он не нуждается[8].  

Я совершенно далек от мысли представить киргиз большевиками. Если киргизы в начале охотно шли на признание центральной советской власти и советской конституции, то это потому, что при честном выполнении большевиками своих программных обещаний, данных ими перед лицом трудящихся всего мира[9], в киргизской степи, при ее несложном социально-экономическом быте, осуществилось бы полное автономное управление.

Но большевики пренебрегли началами буржуазной честности, и киргизы оказались обманутыми.

Не возлагали киргизы никакой надежды на «сибирского» диктатора, который сразу же стал коситься на так называемых инородцев.

Киргизы, бессильные создать самостоятельную государственность и даже не мечтавшие о ней, вынуждены были сделать в конце концов выбор между сибирской реакцией и российской советвластью. Ввиду резко переменившегося по сравнению с недавним прошлым отношения советского правительства к трудовой киргизской интеллигенции последняя сочла возможным, правда скрепя сердце, пойти вновь на переговоры.

«Продолжать дальнейшую борьбу мы считали абсолютно невозможным, ибо в условиях нашей жизни борьба неизбежно выльется в междуродовую вражду, и к сотням тысяч могил погибших от голодной смерти наших братьев прибавятся опять тысячи свежих могил. Поэтому мы соглашаемся с предложением комиссаров-киргиз.

Идя на это соглашение, заявляем перед лицом киргизского народа, что мы остаемся на своих начальных позициях, опубликованных Всекиргизским народным советом в №№ 35 и 37 газеты «Сары Арка» (в 1918 г.).

Выражаем полнейшее недоумение по поводу беспричинного перерыва советской властью переговоров с нашим народным советом, протестуем против его разгона и вынужденно миримся с личностью назначенных комиссаров. Приходится с удивлением констатировать, что борьба с нами велась не на почве принципиальных и даже тактических вопросов, а исключительно с целью навязать нам комиссарами вредных авантюристов, людей с запятнанной совестью.

Сыны Алаша! Тот светлый прямой путь новой свободной жизни, который представлялся нам столь близким в начале 1918 г., ныне, к концу 1919 г., извилится вдали перед нашими усталыми взорами в пропитанном невинной кровью твоих братьев тумане».

Вот подлинные слова воззвания части киргизской интеллигенции.

Примирение состоялось.

Вместо прежнего «Алаша» киргизские области стали называться «Казакстан».

Председателем правительства «Казакстана» был назначен, за отказом комиссаров-киргиз стать во главе верховного органа, русский, а его заместителем — один из гонимых киргиз.

Некоторые комиссары-киргизы нашли в себе смелость сознаться в прежних своих «заблуждениях», а центральная советская власть обещаетпредоставить самим киргизам решать устройство своей внутренней жизни.

Степь относительно успокоилась.

Внутреннее недоверие к советской власти осталось. Потребуется много времени и еще больше фактов, чтобы киргизы окончательно убедились в искренности по отношению к ним советской власти.

Все же остается вопрос: из-за чего подверглась гонению киргизская интеллигенция? Ведь она и ныне на советской службе остается на своих изначальных позициях?

Кипчак-оглы 

˂˂Вольный горец (Тифлис). 1920. 21, 28 июня, 5, 12 июля.˃˃