Восстание сартов в Туркестане (дневник П. Аношкина) Uprising of Sarts in Turkestan (journal of P. Anoshkin)

Transcription

Восстание сартов в Туркестане

(дневник П. Аношкина^[1])

В первых числах июля 1916 г. началось в Туркестане восстание сартов. Это было сильное и грозное восстание против русских. Сарты озлоблены были и били как русского переселенца-крестьянина, так чиновника, купца или солдата, они не ненавидели вообще русских, как поработителей их.

У туземцев в Туркестане сложилось мнение, что пришли в Туркестан русские, покорили их и вот теперь обложили их разными налогами, поборами и тянут, тянут без конца с них как монетой, так и сырьем (хлопок, виноград, скот и т. д.). Этот сбор дани вот уже продолжается несколько десятков лет и конца ему они не видят. Как говорили некоторые из главарей, что мы платили бы и терпели бы все законные и беззаконные поборы, если бы русские вносили к нам культуру и обучали бы их, но нет, «русские берут от нас все, а нам ничего не дают».

Особенно выводило туземцев из равновесия и заставляло волноваться – это административные чиновники, особенно уездные исправники,Пристава, арык аксакалы (урядник) и т. д. Так, из Европейской России приезжал какой-либо вновь назначенный Пристав или чиновник бедным, но лишь бы по долгу службы часто соприкасался с туземцами, как года через два-три он покупал себе добрый кусок земли, строил себе «домик» (особняк) по последнему слову техники; причем при помощи полицейских с базара сгонял к себе сартов или киргизов и заставлял их день работать на своей постройке или в поле бесплатно, на следующий день утром продолжалась так же история на базаре над другими туземцами.

Участки у Приставов были большие. На объезд его он тратил не меньше двух месяцев. Объезжал обыкновенно он его раз в год и возвращался домой «полным». По делам службы, после объезда Пристав обыкновенно далеко не ездил по своему участку; своему участку он объявлял какое-либо новое предписание так: он посылал своего джигита (туземца) (у каждого Пристава их было по нескольку десятков, они исполняли функции рассыльных) по участку с новым распоряжением, причем кроме официальной бумаги (с печатью обязательно) он вручал джигиту свою форменную фуражку, так что джигит, читая в степи своим соплеменникам новое распоряжение, показывал им в достоверность сообщаемого фуражку Пристава, и тогда ни у кого не могло быть сомнения в не подлинности объявленного.

Фуражка Пристава заменяла совершенного его самого в степи. При объезде Пристав старался обходиться с «ордой» своего участка как можно строже, для того чтобы навести страх одной своей поездкой на целый год на туземцев. Так, по малейшему поводу он порол, штрафовал и т. д. Этого они вполне добивались, так как только Пристав выезжал в объезд по участку, как все кочующие киргизы старались забиваться в глушь, в аулах оставались старики и женщины, остальное население исчезало куда-то на время пребывания поблизости начальства. Так относилась администрация к туземному населению.

Генерал Куропаткин, принимая Туркестан осенью 1916 г., учел этот недостаток полицейской администрации и им лично Приставов было уволено от службы, а некоторые преданы суду. Губернатор Семиреченской области при приближении генерала Куропаткина (осматривавшего Туркестанский край) чувствовал, что не может замести следы и скрыть все свои злоупотребления по службе, и в избежание неприятностей покончил с собой самоубийством. 

Теперь я постараюсь изложить из своих наблюдений об отношении крестьянства, переселившегося из Европейской России к туземцам.

Крестьяне, которые живут далеко от киргизов и между русскими поселками, живут середняками – ни бедно, ни богато. Так те крестьяне, которые живут в глубине Туркестана и их земля соприкасается непосредственно с землями туземцев, эти живут хорошо, богато. Приезжают из Европейской России сюда они с «медным пятаком» в кармане (так показывали туземцы на допросах), но несмотря на это, через год или два у них заводились свои табуны и гурты скота. Такой крестьянин раньше работал на поле сам, теперь же он в поле не работает – не может, он уже имеет работников из туземцев и эксплуатирует их чуть ли только не за хлеб.

Я знаю много крестьян, которые имели по два, по три джигита для посылки их по личным делам, например, позвать кума или свата в гости, развести пастухам продукты и т. д. Эти крестьяне богатели не столько своими трудами, сколько опять-таки за счет того же туземца, сарта или киргиза. Так, за малейшую потраву своим скотом туземцем у крестьянина он дорого платил крестьянину, лишь бы последний не доводил дело до полиции, которую особенно боялись туземцы.

Как крестьяне, так и городское население, и администрация относились к туземцам с пренебрежением и называли их не иначе как «орда». Это также было одним из поводов у туземцев быть недовольными русскими.

Главным поводом к восстанию сартов, а потом и киргизов это был приказ о мобилизации их на фронт рыть окопы иди исполнять в тылу разные работы. Приказ этот был опубликован им в конце июня 1916 г. Он вызвал особенно сильное негодование у сартов. Они базировались на том, что ранее они не служили, то есть не подлежали отбыванию воинской повинности, да и теперь считают, что защищать русских и помогать им в войне не нужно. Кроме того, они указывали, что как по национальности, вероисповеданию и жизненному укладу они с русскими ничего общего не имеют. Недовольство и глухой ропот против русских у сартов день ото дня увеличивались. Среди них появились агитаторы (как предполагали тогда, это были турецкие шпионы), которые разъезжали от аула к аула и всюду будировали сартовскую массу с призывом к восстанию против русских поработителей правоверных.

Агитаторы распространяли слухи и уверяли туземцев, что русская армия слаба сейчас, так как часть ее перебили немцы, а большая часть взята ими в плен. Теперь в Туркестане очень мало войск русских и их быстро можно уничтожить. Из России выслать поддержку не могут, так как не имеет свободных войск. Некоторые из слушателей возражали, что они видели на стациях и в городах много русских войск. Агитаторы и тут изворачивались и заявляли, чтобы не верили всему тому, что видят. Так среди одетых в военную форму, можно встретить много женщин. Это русские для того делают, чтобы обмануть туземцев и показать им, что, мол, у нас войска еще много.

Этой лжи верили доверчивые степняки и укреплялись в мысли, что пора начать восстание против русских, а главное, нужно воспользоваться удобным моментом пока русские слабы и сбросить их.

День ото дня ропот и волнения ширились. Ходили слухи, что где-то туземцами уже выбран хан, который осаждает и сжигает русские поселки. Все это подтвердилось. Так, в первых числах июля вспыхнуло сильное Сартовское восстание. Десятки тысяч сартовской конницы появились у г. Джизака (близь Ташкента), разбили его до основания и сожгли, перебив все население, причем они зверски расправлялись с русскими. Потом окончив с Джизаком, они продвинулись дальше и разбили три станции следующих за Джизаком. С полотна железной дороги были растянуты рельсы, больше чем за сто верст в степи. Против сартов были брошены несколько сибирских запасных стрелковых полков, два или три […]^[2] дружины и с германского фронта был снят и доставлен в Туркестан 4-й Оренбургский казачий конный полк.

Как начались первые бои с сартами – я не знаю, но из рассказов других слышал, что с ними расправлялись жестоко русские – сжигали сартские аулы, уничтожая население, которые при движении войск в глубь их аулов спешило укочевывать в степь. Русские побеждали сартов превосходством технического вооружения, стойкостью и стройностью боевого маневрирования.

Через небольшой промежуток от начала восстания я получил назначение срочно отправиться в особый отряд полковника Вархотова, который действовал против сартов – на юг от ст. Милютинской. Вечером того же дня я там, на ст. Милютинской и был, где и обратился к начальнику станции за справкой о месте расположения отряда. Начальник станции, узнав, что я назначен в этот отряд, обрадовался и сообщил, что два дня ждет команда, которая будет сопровождать меня в отряд. Затем он пригласил меня к себе переночевать и отдохнуть. В его доме я познакомился с женой инженера, убитого сартами несколько дней тому назад. Одета она была во все военное и на поясе у нее висели кружка и нож. За чаем она мне рассказала о том кошмаре, который ей пришлось пережить несколько дней тому назад.

Жила она со своим мужем и двумя детьми – девочкой шести лет и мальчиком четырех лет – близ сартовского аула, находящегося отсюда верстах в тридцати пяти. Весной этого года она пригласила в гости старика отца и своего брата из Харьковской губернии. Вдруг в первых числах июля произошло восстание. Сарты со степей и из ближайших аулов набросились на дом инженера. Инженер и все остальные в его доме отбивались от сартов из ружей и револьверов около восьми часов. Но восставшие все-таки ворвались в дом и на глазах у нее убили мужа, отца и брата, но детей особенно долго мучили. Когда со всеми было кончено, принялись и за нее: ее обливали холодной водой, били плетьми, ставили на раскаленные угли босыми ногами. Она переносила все без крика и слез, так как ее слишком убило горе. Такое терпение во время пыток, как видно, понравилось главарю этой шайки, и он приказал приостановить ее пытать, так как берет ее себе в жены.

Сейчас же ее заставили принять магометанство, и новый муж отправил ее к себе в дом, находящийся верстах в пятнадцати отсюда. Там она немного оправилась. Одна из жен этого главаря быстро сошлась с пленницей и особенно усердно ухаживала за ней. Когда русская дней через пять поправилась, то та предложила ей свою помощь – убежать к русским. Потом переодела ее в сартовский женский костюм и провела к станции Милютинской. Так спаслась от дальнейших мук жена инженера. Нервы ее были слишком расстроены произошедшим. Рассказывая мне о себе и о тех муках и издевательствах сартов над русскими, она под конец начала выкрикивать фразы, плакать, потом стала просить меня, чтобы я взял ее в отряд, так как я буду проезжать мимо ее разбитого дома, где она похоронит мужа, детей, отца и брата, а потом поедет дальше с нами в отряде и постарается быть полезной в отряде, при случае будет облегчать участь пострадавших от сартов. Я молчал, так как боялся взять ее с собой, так как она была слишком измучена. Тогда она упала на колени, и с нею начался припадок истерики. После того как начальник станции и его жена успокоили ее, я дал ей слово взять с собой. Как рада она была!

Утром следующего дня ко мне явился старший из ожидавшей меня команды и справился о времени отъезда. Перед самым отъездом пришел из Ташкента поезд на станцию. Вышло из поезда несколько человек, среди которых я заметил фельдфебеля 1-го Сибирского запасного стрелкового полка, который быстро спросил что-то у начальника станции и после чего они подошли ко мне. Приехавший фельдфебель заявил мне, что он – бывший лесообъездчик, сейчас получил из полка отпуск для выяснения судьбы своего семейства, находящегося близ Пишгара (как раз в районе восстания).

Фельдфебель просил меня взять его с собою в отряд, так как один он сейчас не может добраться ни до отряда, ни до своего дома. В отряде он обещал быть полезным своей разведкой, так как он хорошо знает ту местность. Я взял и его с собой. Мы достали новому нашему спутнику верховую лошадь и тронулись в путь. До места стоянки отряда было около 160 верст.

Верст через пятнадцать мы проезжали разбитый и сожженный отрядом при продвижении вперед, к югу сартовский аул. На улице и во дворах лежали разлагающиеся трупы убитых сартов. В одном пустом дворе была брошенная одинокая собака. Жутко было смотреть на этот разбитый аул. Мы поспешили поскорее миновать его. Верст через десять мы въехали в полуразбитый аул, где встретили несколько сартовских уцелевших семей, которые вышли нас встретить с белыми флагами. Белые флаги держали в руках как взрослые, так и дети, на их лицах был выражен страх перед нами. Из этого можно было вывести заключение, каким сильным террором расплатились русские за сартовское восстание. Мы остановились здесь передохнуть, подкрепиться и накормить коней. Сарты принесли нам фруктов, хлеба и овса для лошадей.

Во время обеда они прислуживали нам и рассказывали о тех жестокостях в расправе над ними русскими и говорили, что данный аул не так уж и виновен. Из этого аула только несколько человек, которые сейчас находятся среди восставших и жаловались, что через этих нескольких человек пострадал весь аул, от которого целыми (живыми) осталось не больше, как 1/4 населения, остальные побиты. Горько и жалко было смотреть на них, прибитых и приниженных. Глядя на их рабочие, мозолистые руки и согнутые спины, трудно было представить себе в лице этих порабощенных труженников внутреннего врага Российской империи.

Часа через полтора мы двинулись дальше на юг к отряду. Все время мы ехали широкой, цветущей долиной. По сторонам от дороги стоял созревший хлеб и заброшенные виноградники, и сады. Рожь осыпалась. В некоторых местах хлеб был сожжен и среди черных пятен сожженного хлеба лежали трупы убитых сартов – здесь также расправлялись русские за восстание.

Через час пути мы добрались до небольшого разбитого аула, в стороне от которого был дом убитого инженера. Дом и постройки были сожжены. Все имущество инженера было разграблено. Трупы убитых мы найти не могли, так как они, видимо, были брошены в горящий дом. По двору и около дома валялись порванные книги и учебники. Как плакала здесь жена инженера, наша спутница! Она рылась в пепле и прятала по своим карманам разные разбитые вещицы. Мы торопились дальше, так как впереди до ночевки было еще далеко. Спутницу мы едва не силой посадили на лошадь и снова тронулись в путь.

Вечером мы добрались до аула, в котором был расположен русский пост, состоявший из полуроты дружины при одном офицере. Здесь мы расположились на ночевку. Офицер жаловался мне на то, что здесь ему трудно, так как не проходит ни одной ночи, чтобы не было тревоги. «Каждую ночь воюем, отбиваемся от нападающих сартов». Он просил меня, чтобы я при приезде в отряд попросил полковника Вархотова прислать ему еще взвод, так как у него имеются сведения, что сарты собираются в большом количестве напасть и уничтожить этот пост, как тыл отряда, а потом уже и приняться за отряд. Я посоветовал ему написать об этом рапорт полковнику Вархотову, а сам обещал доложить обо всем подробно при передаче рапорта.

Часов в одиннадцать ночи мы проверили посты и едва успели вернуться, как началась стрельба, началась тревога. Солдаты выскакивали из юрт с винтовками, бегали и занимали уже заранее намеченные места. Я рассыпал сопровождавшую меня команду вдоль стены двора. Сарты стреляли, мы били по отблескам их выстрелов. Так продолжалось с час, а может быть и больше. Тогда я, видя, что если продолжать так, то эта перестрелка затянется до утра, предложил начальнику поста покончить было разом, то есть оставить взвод здесь, а остальным двинуться на сартов потихоньку, пользуясь темнотой, и разом спугнуть и угнать нападающих. Так и сделали.

Рассыпались мы цепью и тихо, без выстрелов двинулись в ту сторону, откуда стреляли нападающие. Так прошли мы шагов пятьсот. Уже близко стреляли сарты и видно было, как они мелькали, перебегая. Мы остановились и дали по ним несколько залпов. С их стороны раздался пронзительный крик, а потом стоны, видимо, раненого, а затем топот убегающих сартов. Не ожидали они такого приема. Возвратясь назад, ночь мы провели более или менее спокойно, только на некоторых постах изредка отстреливались. Утром с рассветом мы двинулись дальше. Опять проезжали разбитые аулы, сожженные поля и уже вечером поздно добрались до отряда. Я явился к полковнику Вархотову.

Я доложил ему о двух моих новых спутниках и передал просьбу начальника поста о высылке ему подкрепления. Полковник Вархотов радушно принял меня и рассказал кратко общее положение, а после ужина он попросил скорее меня идти спать, так как завтра утром я должен принять под свою команду одну роту, конную разведку и сотню 4-го Оренбургского конного полка, так как бывшие в отряде два офицера заболели и отправлены в госпиталь. Перед отдыхом я снова напомнил полковнику просьбу начальника поста, сказав, что как начальник поста, так и солдаты там переутомлены и изнервничались от частых нападений на них. Полковник обещал облегчить положение поста.

Утром рано я поспешил осмотреть лагерь отряда. Отряд стоял в двух больших огороженных дворах в разбитом ауле Катта-Кара-Шах-Шах. Солдаты и казаки жили в юртах, спали на коврах и одевались коврами. В одном дворе помещалась сотня и конная разведка, в другом – штаб роты и обоз. В изгороди были проделаны бойницы, так что оба двора при осаде могли первое время служить как бы крепостью. В сотне и конной разведке было много запасных лошадей, как после выяснил я, что это необходимо, так как после каждой разведки необходимо менять их ввиду того, что по горам и камням кони быстро разбивают копыта и ноги. Казаки жили хлопотливой жизнью: они были то на разведке, то заняты объездом новых, диких лошадей, то прилаживали или исправляли сбрую, а некоторые в свободное время даже ловили рыбу в ближайшей маленькой речке. Солдаты из роты несли только караульную службу по ночам, а днем вели редкое наблюдение за местностью. Целыми днями они спали, это была так сильно обленившаяся масса, что трудно себе представить. Так, у них шли бесконечные споры о том, кому пришла очередь идти за водой для питья, а вода была в пятидесяти шагах от них; или спорили об очереди, кому идти с баком за обедом на кухню.

Близ штаба стояли три юрты, в которых помещались джигиты-сарты, служившие главными разведчиками и для связи проводниками при продвижении отряда. Это была горсть сартов, верных русским. Джигиты не сочувствовали восстанию своих соплеменников и открыто работали против их. Некоторые джигиты имели при отряде свои семьи из-за боязни, что за их службу у русских восставшие могут отомстить их семьям. Я хотел идти дальше осмотреть аул, но меня вдруг позвали к начальнику отряда.

Полковник вызвал к себе писарей команд, двух вахмистров и фельдфебеля, и я занялся приемкой команд. Полковник указал мне на распущенность роты и просил, чтобы я обратил внимание на нее и привел ее в порядок.

Потом он рассказывал мне о восстании, рассказывал о тех жестокостях сартов над русскими, и что удивило меня – он был противником применения таких же мер русскими против восставших. Особенно возмущал его расстрел пленных без суда, взятых в плен главарей он старался при удобном случае отправлять на станцию  Милютинскую, а оттуда в Ташкент. Он поделился со мной, что правительство не умело объявленным приказом и неправильно проводившимся администрацией колонизаторским планом вызвало против себя негодование туземцев, и вот сейчас было дошло до печального конца – восстания и усмирения.

Полковник Вархотов прожил в Туркестане уже лет двадцать – двадцать пять. Местные условия и туземцев он знает хорошо, поэтому его взгляд на восстание я ценил, да и по первому впечатлению я почувствовал, что он добрейший человек.

Через некоторое время я отправился поближе познакомиться с принятыми мною командами. Настроение сотни было доброе, и они были уверены, что скоро с сартами они справятся и снова будут отправлены на германский фронт. Рота же действительно была распущена. Когда я передавал приказание фельдфебелю с завтрашнего дня начать обучение стрелять, то увидел, какое недовольство выразилось на из бесхитростных лицах. При разговоре с солдатами у них проскальзывала мысль о скорейшем возвращении домой, об окончании войны здесь и с немцами.

Часов в одиннадцать меня снова позвали к полковнику, который сообщил мне, что явились джигиты и сообщили, что в аул N (название не помню) собирается большое количество восставших и что не сегодня, так завтра мы будем ими осаждены.

Чтобы пресечь это, необходимо сейчас же отправиться с командой туда и постараться разогнать восставших, пока туда их не собралось больше. Ввиду этого я должен отправиться к аулу, взять с собой конную разведку (35 чел.), взять казаков и пять джигитов как проводников и для связи. Сборы были коротки: я получил карту, команда запаслась патронами, которыми заполнили даже некоторые кобуры. После обеда мы были готовы к отъезду.

Выстроив команду, я отправился доложить полковнику. Он вышел к команде и просил не принимать слишком крутых мер над восставшими и пленными, а главное, настаивал в случае неудачи, чтобы мы поддерживали порядок, так как если будем отступать в беспорядке и по одиночке, то в степях здесь нас всех переловят, а сарты расправляются с нами известно как, говорил, что чем суровее будем мы с ними, тем на большее время затянется восстание. Суровость к восставшим была уже проявлена достаточно, и каждый, наверное, помнит первую неделю усмирения, когда били всех сартов в восставших регионах, не щадя ни женщин, ни детей, сжигая подряд их аулы со всем добром. Теперь необходимо применять другие меры: разогнать бродящие еще шайки и не трогать усмиренных и возвратившихся в аулы к мирному труду. «Добром мы скорее доберемся до желанного нам конца – водворения мира в нашем Отечестве!» – так закончил свою речь полковник и, пожелав нам благополучного возвращения, простился с нами.

Мы тронулись из аула. День был ясный, на небе не было ни облачка. Солнце ярко светило. Через полчаса пути кони и мы были мокры от пота. Направление держали мы на юго-запад от места стоянки отряда. Сперва ехали мы долиной, потом стали переваливать через горы на запад. Горы чем дальше, тем были беспрерывные, хребет за хребтом. Далеко от нас появились на хребтах одиночки всадники (сарты) и, понаблюдав за нами минут десять-пятнадцать, скрылись за перевал.

До указанного аула было около 45 верст. Ехали мы не спеша. Перед вечером добрались до горного маленького аула, и я решил здесь переночевать, а утром добраться до цели поездки. В ауле мы встретили только две сартовских семьи, остальные были в восставших отрядах, а семьи их кочевали где-то в горах. Оставшиеся встретили нас все с белыми флажками. Я задержал всех взрослых мужчин и, расположившись в саду, начал производить допрос через переводчика джигита. Задержанные подтвердили, что и они слышали, что в том ауле, куда едем мы, собираются восставшие с целью дать бой отряду. О приблизительном количестве собравшихся они не знают, но думают, что там еще немного собралось. Они называли мне имя главаря, который командует восставшими (я сейчас не помню этого имени), затем я отпустил задержанных.

Ночью я выставил усиленную охрану. Провели мы ее спокойно. Рано утром мы тронулись дальше. До требуемого аула оставалось верст двенадцать, двигались мы с предосторожностью. Впереди отряда шла разведка из трех джигитов, за ними шла казачья разведка, а затем уже отряд. Разведка противника стала появляться все чаще и чаще, но она держалась на дальних хребтах и появлялась не одиночками, как вчера, а уже группами от трех до восьми всадников. Мы начали последний перевал к требуемому аулу.

Разведка джигитов и казаков уже добралась до вершины и остановилась, наблюдая за открывшейся небольшой долиной и аулом. Через некоторое время от разведки отделился казак и поскакал к нам. Он доложил, что внизу видно небольшое количество конных, приблизительно человек тридцать-сорок, которые стоят у самого аула. Аул расположен приблизительно в полуверсте от горы.

Я принял эти сведения и отослал разведчика, приказав продолжать наблюдение дальше. Начали переваливать хребет и мы. С горы я также увидел у аула группу всадников, но уже человек шестьдесят-семьдесят, от которых время от времени отделялись одиночки и скакали в разных направлениях. Мы уже почти спустились в долину, как вдруг справа и слева от нас из бугров и аула выскочила вдруг в большом количестве кавалерия сартов и с трех сторон мчались на нас. Так это было неожиданно, так быстро, что я в первую минуту ничего не мог предпринять, у меня быстро промелькнула мысль, что отступать в горы мы не можем. Стоять здесь и отстреливаться мы также не можем, так как место неудобное. Броситься лавой на сартов нам трудно, так как нападавших было приблизительно девяносто всадников, они нас сбили бы своей массой. Я быстро принял решение занять левый бугор, как более удобный, с которого на нас мчались сарты, и там, спешившись, отстреливаться до более удобного момента. Я быстро приказал вахмистру конной разведки бить залпами по наступавшим с правого бугра и из аула, а сам со взводом казаков начал бить залпами по наступавшим с левого бугра.

      После нескольких залпов сарты замедлили стремительность атаки. Левая же их группа, как менее численная приостановилась. Тогда я приказал вахмистру конной разведки продолжать отстреливаться, а после того, как я займу с казаками левый бугор и открою огонь по наступающим, двигаться ко мне. После этого я рассыпал левый взвод казаков, мы с пиками на перевес с гиком кинулись на приостановившихся сартов. Левая группа сартов дрогнула и поскакала к аулу на соединение с их лобовой группой. Так через несколько минут мы заняли левый бугор.

Мы быстро спешились и открыли огонь по лобовой группе сартов, которая медленно, но настойчиво наступала на конную разведку. Под прикрытием нашего огня разведка, ведя лошадей в руках и отстреливаясь от наседавших справа, присоединялась медленно к нам. Минут через пятнадцать-двадцать мы были уже вместе. Коней поставили за бугор, чтобы не были перебиты, а сами рассыпались в цепь полукругом от горы к аулу. Наступающие так же из трех групп соединились в одну и приостановили наступление, немного отступив от нас. С нашей стороны раздавались редкие выстрелы – это хорошие стрелки брали на мушку. Сарты стреляли также мало, отсюда я заключил, что у них огнестрельного оружия мало. Вооружены они были больше шашками, кинжалами и пиками (длинный шест, на конце которого был насажен или кусок заостренного железа, или топор). Перестрелка продолжалась минут двадцать, потом шум у сартов стал усиливаться и через некоторое время они с визгом бросились все на нас. Я дал взводу казаков один прицел, а конной разведке – другой. Чтобы не ошибиться, мы стали бить по наступающим беспрерывными залпами (то разведка, то казаки по очереди).

Результат был достигнут: минуты через три стремительность атаки противника была приостановлена, продвигались они к нам уже на рысях. Впереди наступавших скакало несколько человек, которые часто оборачивались назад, кричали что-то, размахивая руками в нашу сторону. Залпы наши учащались и становились нервными, но вот задние ряды противника дрогнули и поскакали мимо аула назад, затем и вся масса дрогнула и помчалась в разные стороны. Одна группа, особенно тесная, человек в семьдесят, кинулась наутек последней по долине назад, мимо аула. Мы быстро кинулись к коням и галопом стали преследовать убегающих. Тех, кого мы настигли, постигла несчастная участь – они были зарублены казаками. Потом убегающие от нас стали рассыпаться в горы, человек же двадцать продолжали скакать прямо. Мы их почти настигли, как они вдруг стали спрыгивать с коней и пешими бросались на крутую гору к ущелью.

Подскакав к этому месту, мы также быстро спешились и бросились за ними вслед. Завернув за ущелье, мы не увидели убегавших от нас, впереди их не было, внизу также, а забраться на гору они не могли, так как слишком она была отвесна. Ясно было, что они где-то спрятались здесь близко. Через некоторое время мы нашли отверстие пещеры. Не было никакого сомнения в том, что они укрылись от нас здесь. Мы дали два залпа в пещеру, а потом вошли в нее с зажженным фонарем. В углу пещеры мы увидели сартов, некоторые из них лежали на полу от страха. Казаки начали связывать им руки и выводить из пещеры, при этом был ранен один казак кинжалом в руку. Затем мы спустились с пленниками вниз, преследовать дальше было некого, ускакали все. Затем я отправил конную разведку назад занять аул, задержать там жителей, а тех, которые укочевывают, постараться вернуть, сам же с пленными я возвращался также к аулу.

Казаки просили меня разрешить сейчас же расправиться с пленными. Я решительно запретил им, мне необходимо было провести допросы. Мои предположения о том, что в этой группе пленных есть главари, потом оправдались. Аул был занят конной разведкой, жители задержаны и некоторые уже были выпороты за попытку укрыться.

Пока кормили коней в ауле, я стал допрашивать пленных, кругом меня стояла команда. На просьбу указать главарей, пленные ничего не отвечали, несмотря на угрозы. Тогда казаки вывели вперед двух из пленных, которые были одеты лучше других, на них были парчовые халаты, сафьяновые ичиги и шитые золотом тюбетейки. На вопрос, кто они, оба отвечали: «Пастухи». Кругом рассмеялись казаки, слыша такой ответ. Когда им сказали, что этому верить нельзя, так как пастухи не так одеты и у пастухов более загорелые руки.

Оба они потупились и покраснели, на дальнейшие вопросы они ничего не отвечали. Так и пришлось их оставить, а начать допрашивать следующих.

Один из допрашиваемых указал на первых двух и заявил, что они действительно главари, потом уже остальные пленные и жители аула подтвердили это. Тогда мы поняли, что они действительно «пастухи». На вопрос, почему они восстали, отвечали, что другие аулы восстали, «мы должны были поддержать их».

После допроса я заявил жителям через переводчика, чтобы они передали другим о том, что пора бросать воевать в нужно возвращаться им в аулы. Пока они не перестанут нападать на русских, до тех пор мы будем карать их. Указал на то, что чем больше они будут сопротивляться, тем больше из России пришлют сюда войск, тем сильнее с ними расправятся.

В бою у меня было ранено два человека, сартов пострадало больше. Так, в поле убитых было около сорока человек. Часа через два мы возвращались в отряд, везя с собой пленных. В отряд мы прибыли на другой день, где встретил нас начальник отряда и поздравил с благополучным возвращением. Распустив команду, я отправился к полковнику с докладом. Расспрашивал он меня обо всем подробно, интересовался он особенно пленными и после моего ухода он начал их допрашивать.

Утром следующего дня, часов около шести, ко мне пришел фельдфебель роты и доложил, что на горе против расположения отряда часовым замечена группа сартов, которые, немного спустившись с хребта, залегли и наблюдали за отрядом. Немедленно я послал десять человек солдат на разведку в горы. Солдаты шли среди ржи, нагнувшись, и дошли до горы, а там маленькими овражками добрались до хребта, затем свернули вправо по хребту и очутились в тылу у сартов разведчиков. Сартов было пять человек, они продолжали наблюдать за отрядом. Солдаты крикнули, чтобы сарты подошли к ним, не ожидавшие в тылу русских, сарты бросились бежать. Раздался залп, и четыре сарта упали убитыми. Один продолжал бежать, но и он был ранен и принесен в отряд.

При допросе раненого выяснили, что у аула Пишигар собралась большая группа восставших, которые думают напасть на отряд или на пост, размещенный между ст. Милютинской и отрядом.

Утром следующего дня по распоряжению начальника отряда я выступил с полусотней казаков, пятью джигитами к Пишигару. С нами был и фельдфебель Дудко, который поехал выяснить судьбу своего семейства, так как мы должны проезжать мимо того места, где был его домик. В этот же день был отправлен из отряда взвод пехоты на подкрепление.

Шли мы на юго-восток через горные места, переваливая перевал за перевалом, далеко от нас маячили разведчики сарты. Так мы продвинулись почти до аула Джиты-Кичу. Здесь попросил меня Дудко дать ему несколько казаков для поездки к дому, который был в двух верстах от аула. Я отправил с ним взвод и направился к аулу. За аулом мы увидели сарта, убежавшего в горы. Казаки догнали его и привели в аул. Сарт нес на руках двух детей, мальчика лет трех-четырех и девочку двух лет. При допросе выяснили, что он работник Дудко.

Когда сарты накинулись на дом его хозяина и стали разбивать все и мучить жену Дудко, то он взял двух детей хозяина и скрывался с ними до настоящего дня. Дети были с оборванных платьицах, грязные и на вопрос «Как их имя?», отвечали: «Ванька и Лиза». Я спросил: «Где их мама?», мальчик ответил: «Мамку убили, а папа на войне».

Через некоторое время взвод подъезжал с Дудко к нам, которого я позвал к себе. Когда казаки расступились, то он увидел своих детей, зашатался и со слезами бросился к ним. После обеда я отправил его с девятью казаками и работником-сартом обратно в отряд, так как тяжело было вести их с собой. Мы двинулись из Джиты-Кичу на Пишигар.

Перед вечером мы добрались до Пишигара. Навстречу к нам выехали из аула несколько конных с белыми флагами. Они смело подъехали в нам и заявили, что рады принять нас, что из Пишигара только несколько человек среди восставших, остальные занимаются мирным трудом. Они сказали, что вчера действительно были в Пишигаре отряды восставших и перед вечером они быстро снялись и направились на юг. В Пишигаре мы расположились в саду, сарты принесли нам кошмы, ковры, одеяла и т. д. на ночь, принесли виноград и лепешки. Сарты были преувеличенно любезны с нами, и мы стали опасаться их предательства ночью. Во избежание этого, я взял несколько стариков-сартов заложниками до утра. Ночь прошла спокойно.

Утром мне сообщили джигиты, что в поселок возвратилось несколько человек восставших, из них есть несколько человек, настаивавших на том, чтобы восстал весь поселок, и грозили за отказ после расправы с русскими наказать и не желавших восставать. Я приказал арестовать их и привести на допрос. На допросе арестованные отказались от предъявленного им обвинения, но при личной ставке с несколькими односельчанами они во всем сознались. Они говорили, что восстали, потому что не хотели идти на службу в русскую армию, что они и без того несут много повинностей; уйдя же на службу, им нечего было бы оставить на жизнь своим семьям. Я хотел забрать их с собою в отряд, но жители аула просили меня наказать арестованных здесь и оставить, так как знают их за добрых людей. Я и сам вначале подумывал отпустить их, но за то, что они набедокурили, а потом трусливо отказывались и их пришлось уличить только личной ставкой, я решил наказать их. Казаки, присутствовавшие при допросе, потом выпороли их и передали родственникам. На допросе я выяснил, что верстах в десяти отсюда есть две русские семьи, живы ли они, никто не знает, туда мы и двинулись дальше.

Немного не доезжая до указанного места, на нас вдруг накинулась из-за бугра справа, почти в упор группа сартов, человек в пятьдесят и дали по нам залп, был убит у нас казак и двое ранено. Мы первое время смешались, но, быстро оправившись, набросились на сартов, которые, не выдержав, поскакали в разные стороны. Преследовали их мы версты три. Некоторые были настигнуты и порублены, несколько же человек были сбиты из винтовок и взяты в плен. Из допроса их выяснилось, что с русскими семьями покончил с неделю назад какой-то бродивший тут отряд восставивших, а эта группа, также бродившая по степи, шла на юг на соединение с большим отрядом на юге. Сейчас она издалека увидела нас и надеялась сбить.

Пленных связали, посадили на их же коней, и мы двинулись к аулу, где были русские семьи, до которого оставалось версты две. Там мы застали три сартовские семьи, не успевшие укочевать в степь, но мужчины сарты при нашем приближении кинулись к коням и поскакали в степь, но были настигнуты и приведены к отряду казаками. Мы добрались до места, где стояли домики русских. Русские жили здесь, видимо, хорошо, так как за домами их были хорошие сады, а над арыком была поставлена купальня, на дворе их было много разбитых построек и хлевов. В саду мы нашли три трупа и обрывки окровавленного белья. В доме на сломанной постели лежал труп женщины. У купальни мы также нашли два трупа.

Казаки, озлобленные за убитых и раненых станичников, и видом замученных русских, беспрерывно просили меня разрешить покончить с пленными. Я не разрешал, говоря, что суд разберет дело и виновных накажет. Пока я продолжал осмотр разбитых домов, как вдруг раздался крик: «Лови, лови, ускачат!» Я выбежал и увидел, что некоторые пленные скакали в степь, а казаки, нагоняя, рубили их. Потом были разбиты и юрты захваченных здесь сартовских семей, затем мы возвратились назад. Меня все время беспокоила мысль, добрался ли до отряда Дудко с детьми и казаками.

Переночевали мы в Джиты-Кичу, а утром тронулись к отряду. Не доезжая до отряда версты четыре, мы приостановились у ручья отдохнуть. К нам подъехал разведчик джигит и сказал, что недалеко от нас впереди увидели лошадь Дудко с распоротым животом, без седла и уздечки, кроме этого ничего обнаружено не было. Это сообщение поразило нас как гром, мы молча сели на коней и тронулись вперед. На дороге лежала лошадь Дудко с распоротым животом.

Молча все мы слезли с коней, сняли фуражки, перекрестились. Постояв несколько минут над павшей лошадью, начали осматривать кругом это место, траву и камни, ища следы убитых, за мной последовали казаки и мы все продолжали минут двадцать без каких-либо признаков. Смех, шутки и песни прекратились, все понурили головы, так тихо и невесело мы возвратились в отряд. Я распустил казаков и с тяжелым чувством направился к полковнику с докладом. Полковник перед концом доклада спросил, почему я так печален, тогда я рассказал о случившемся, но он успокоил меня, сказав, что Дудко с детьми и остальными благополучно добрались до отряда.

   Оказалось, что, не доезжая до отряда, пала у Дудко лошадь, но так как она была казенная, то на другой день ветеринарный фельдшер произвел вскрытие и составил протокол. На другой день утром джигиты подтвердили, что они имеют сведения о том, что южнее нас собирается большая группа восставших. Начальник отряда решил продвинуться туда со всеми своими силами.

Через день мы все выступили на юг. Верст через восемь мы остановились на горке у места, где были замучены сартами захваченные в плен перед моим приездом в отряд два казака. Только через день нашли их станичники и узнали по кускам погон и гимнастерок. Над их останками был насыпан холмик и поставлен маленький крест. Здесь полковник произнес речь, и затем мы двинулись дальше.

До аула, в котором должны быть восставшие, мы добрались вечером. Близ самого аула были задержаны разведкой два сарта, как оказалось потом, мулла и его сын. Мы разместились на лугу. Утром на допросе выяснилось, что неподалеку от аула есть дом русского лесообъездчика, но уже разбитый. Жена лесообъездчика, дочь, гимназистка пятого класса ташкентской женской гимназии, и дочь ташкентского купца, приехавшая сюда на лето, побиты, сам же лесообъездчик скрылся. Я с командой отправился к этому дому. Проехав версты три по маленькому ручью, джигиты задержали двух сартов, спрятавшихся в кустах, а неподалеку от них были найдены в кустах их кони. Задержанные ни на какие наши вопросы не отвечали. Мы их забрали с собой и двинулись дальше.

Через некоторое время мы увидели на бугре большой разбитый дом, перед домом валялась разбитая ванна, кухонная и другая мебель. При въезде во двор мы увидели два скелета. В доме было все побито, на полу валялись потоптанные иконы, разные фотографические снимки, книги и тетради гимназистки. На дворе в хлеву я нашел третий скелет. Окончив осмотр, я приказал принести помятую ванну и заставил пленных сложить в нее кости убитых, потом пленные вырыли могилку, и мы похоронили замученных. Пленных с горя и за их жестокость тут же выпороли, с трудом я оттянул от них казаков – едва их не убили у могилы. Потом мы возвратились в отряд. По приезде меня позвали к начальнику отряда, который тревожно просил меня, что делать с муллой и его сыном, и рассказал, что во время моего отъезда он производил допрос над муллой с сыном. Во время допроса муллу сзади подтолкнул в спину солдат, чтобы он стоял лучше и быстрее, и громче отвечал, мулла вышел из себя и высказался начистую.

Он сознался, что действительно благословлял и уговаривал на восстание против русских, и находил, что так и нужно было поступить, и не восставать им было нельзя, так как «русские скоро будут их есть живых». «Мы подданные русского Белого Царя, – кричал он. – Мы должны пользоваться с вами одними правами, что же мы видим? Русские ненавидят нас, начиная от крестьян до тюря (барина), не впускают в свой дом как паршивых собак. Администрация понуждала нести налоги и в то же время налагают сами налоги и в свою пользу. Наши дети большей частью безграмотны, так как послать учиться отец их не может, на это нужно иметь средства. Содержать ребенка, выгоднее для отца, он с семи лет отдает сына в пастухи, чтобы сын заработал отцу несчастные гроши, которые последний и передаст в бездонный карман Пристава или какому-либо другому русскому. Правительство заботится о нас, но где же и в чем это выражено, укажите мне?» – спрашивал мулла и продолжал: «Не тем ли, что, проведя железную дорогу, русские эксплуатируют нас, вывозя все из нашего края за бесценок. Смотрите, сколько столетий мы живем здесь, работаем из года в год и никак не можем разбогатеть, так как приезжающий из Европейской России с одним чемоданчиком и женой под ручкой новый русский чиновник, через год-два уже имеет и свои косяки, и землю, и дом-дворец, и наш же народ работает у него из-за куска хлеба, как раб, презираемый хозяином. Терпели много, теперь довольно! И мы желаем жить как люди!» – так кричал мулла.

При переводе толмачом последних слов муллы стоявший сзади солдат кинулся на него и зажал ему рот рукою. Полковник приказал оставить в покое муллу и продолжал слушать его. Последний, подняв руку, вверх продолжал:

«Верите ли вы в Аллаха? Нет, вы не верите. Вы, русские, как звери, если бы вы верили, то никогда бы не поступали так с нами. Наш народ гибнет под вашим гнетом, он вымирает. За все это Аллах покарает вас, будет и вам, проклятым русским, плохо. Придет и на вас тяжелое время!»

(При этих словах поморщился полковник, но слушать продолжал.)

«Теперь вы хотите, чтобы мы пошли помогать вам на фронте. За что? Чтобы, окончив удачно войну, вы продолжали мучить, грабить нас среди белого дня и постепенно сживать нас со света! Так мы постепенно погибнем от вас в рабской неволе, а восстав, мы выиграем и заживем вольно или же в борьбе против вас погибнем все. Мало чего здесь потеряем мы. Дай Аллах крепость и силу в борьбе моим соплеменникам!»

Дальше мулла продолжил в полголоса читать молитвы, положив руки на голову своего сына. Минут через пять полковник опомнился от слов муллы и приказал их вывести и лучше стеречь.

Через полчаса после допроса на пленных набросились солдаты и начали избивать их. Начальник отряда с револьвером в руках разогнал озверевших солдат. Мулла с сыном были сильно избиты – у них изо рта, ушей, носа текла кровь, полковник приказал развязать их и стеречь.

Выслушав полковника, я стал просить сберечь и отправить с верными людьми муллу с сыном в Ташкент, советовал поставить караул из обозников, так как при обозе были более спокойные солдаты. Начальник отряда сказал, что он подумает и вечером даст мне распоряжение.

Но не суждено было жить пленным до вечера. После сильных побоев они были в глубоком обмороке. Через час приблизительно мулла пришел в себя, дернул сына за руку, потом соскочил и побежал бессознательно, сам не зная куда. Его сын побежал за ним, но, пробежав несколько шагов, упал и был затоптан бежавшими за ним солдатами. Мулла же перепрыгнул изгородь, бросился через ручей и перебежал его, но навстречу бежавшему шел казак, который, видя такую картину, выхватил шашку и быстро покончил с муллой. Все это произошло так быстро, что мы ничего не могли предпринять. Полковник, побагровев от зла, стал кричать на солдат, потом выяснил, кто из них первыми набросились на связанных пленных, наказал их и с полчаса читал нотацию остальным.

Ночью был поставлен сильный караул кругом отряда, так как имелись сведения, что где-то близко есть повстанцы-сарты. В середине ночи меня разбудил солдат, докладывая, что кругом горит степь. Поднявшись, я увидел почти кругом зарево и сильный свет. Горела степь, подожженная повстанцами, небо над нами было темное, было жутко. Отряд весь был на ногах. Огонь приближался к нам, потянуло гарью. Необходимо было отходить в ту сторону, где пока еще не была подожжена степь. Было отдано распоряжение, и отряд спешно собирался к отходу. Огонь продвигался к нам быстрее. Люди начали нервничать, но вот поднялись и с обозом тронулись тихо назад, без крика и шума. Впереди всех ехали джигиты. Пройдя версты три или четыре, джигиты наткнулись на продвигавшуюся в нашу сторону кавалерию сартов и начали перекликаться с ними на сартовском языке.

Наступавшие вдруг открыли стрельбу, и джигиты, поскакав к нам, крикнули: «Готовьтесь, сарты наступают!» В отряде (роте и обозе) началась паника: рота лезла на обоз, обоз – на роту и т. д. Я быстро спешил часть казаков, и мы немного продвинулись вперед и залегли, затем я послал в отряд к полковнику связь с сообщением, что у меня все в порядке и с просьбой подходить отряду к нам тихо.

Вот впереди в темноте замелькали фигуры всадников, и мы открыли по ним залповый огонь. Сарты с визгом отскочили от нас, а мы прекратили стрельбу. Через некоторое время к нам тихо подошел весь отряд. Впереди и справа мы опять увидели нападавших на нас сартов. Мы опять дали несколько залпов, и опять они с визгом отскочили назад. Ко мне подъехал полковник, я обратился к нему с вопросом: «Что будем делать дальше? Сзади огонь приближается, впереди, как видно, большое количество наступающих, так как это заметно по тому, насколько дерзко они лезут на нас». Полковник приказал понемногу продвигаться вперед. Рота была рассыпана в цепь справа и слева, в середине нас был обоз, который охраняла конная разведка. В таком порядке мы двигались вперед, перебрались через ручей и к рассвету выбрались на бугор, где и залегли цепями. Пока добирались до бугра, то раза два отбивали сартов, рота работала хорошо. Пожар в степи ослабевал.

Утром мы перед собой увидели группу сартов, человек шестьсот конных. Полковник приказал немедленно идти в наступление. Была рассыпана цепью рота, сотня – на правом фланге, конная же разведка охраняла двигавшийся за цепью обоз. Вот в таком порядке быстрым шагом мы начали наступление на сартов. Рота продвигалась, изредка постреливая. Наступать нам было легко, так как перевес в силе был на нашей стороне. У сартов началось волнение, и они немного продвинулись к нам. Как только пехота открыла частый огонь, сарты стремительно бросились назад, преследовали их немного казаки, но скоро вернулись назад, так как кони и мы были измучены за ночь.

Покончив с сартами, мы спокойно отдыхали, а перед обедом снялись и направились к прежней стоянке в аул Катта-Кара-Шах-Шах. Это был последний бой с сартами, после этого силы их таяли – восставшие возвращались в свои аулы и брались за мирный труд. Не смирившиеся небольшие отряды отошли в горы к Фергане, их не преследовали и они мало кого тревожили.

В Катта-Кара-Шах-Шах мы простояли спокойно около девяти дней и были отозваны в Ташкент. Так закончилось восстание сартов.

Петр Аношкин

В случае напечатания при существовании коммунистической власти в России фамилия не подлежит огласке.

ГА РФ. Ф. Р-5881. Оп. 2. Д. 227. Л. 1–37.