Письмо А.М. Топчибашева Х. Хас-Мамедову

Transcription

2.IV.31

St. Cloud 

Дорогой Халил-бей, 

Весьма трогательно и задушевно написанный ответ Вам я нарочито дал прочесть моей молодежи: пусть видят, как долголетние и испытанные друзья, несмотря ни на какие расстояния и обстоятельства, спешат друг другу на помощь в дни печали, и как, оплакивая вместе потерю всегда дорогих к их сердцам детей, тесно объединяются в общем горе, утешают и подбадривают друг друга…

На меня, на Пери ханум и на всех моих ответное письмо Ваше произвело большое впечатление, заставив предаться незабвенным воспоминаниям по невознаградимым для нас потерям. Мы с грустью говорили вновь о понесенной Вами и Суад ханум тяжелой утрате в лице юного Рауф-Екта и от души желали бы быть с Вами, чтобы лично выразить все волнующие нас чувства и слова утешения…

Я уже писал Вам, что утешение можно найти в воспоминаниях о наших жертвах. Вот уже 4 с лишним года, как я нахожу успокоение в вечно живых для меня мыслях, действиях, жестах, характере и всего того, что говорит и напоминает о дорогом моем Рашиде, которого Вы и Суад ханум также знали. Каждый четверг с женой и Али-Акбаром я иду на его могилу, читаю молитву, украшаю цветами. Часто просматриваю его переписку, книги, заметки. С прошлого года у меня на столе вновь появилась его фотография. Разумом я свыкаюсь с мыслью, что его нет уже, но сердцем — я с ним…

Это мне дает силы, как заботиться об остальных моих близких, так в особенности — нести обязанности, выпавшие на мою долю. И всякий раз, когда в этих заботах и в этом несении обязанностей я вспоминаю его светлый образ, мне становится легко от сознания, что он мне сочувствует и одобряет меня. Я бодрюсь еще более. Это подкрепляет меня, придает силы, чтобы перенести стойко все удары, все лишения, все страдания… Я очень дорожу воспоминаниями о дорогом сыне, воспоминаниями, соединяющими мою жизнь здесь с мыслями о потустороннем мире… Как бы я ни был готов к переводу в этот последний мир, я мало думаю о смерти, ибо я человек живой, хочу жить, работать, помогать своим сородичам, продолжать служить народу, которому служил верой и правдой вот уже 42 года…

Я уверен, что в подобного рода воспоминаниях о преждевременно угасшем дорогом Рауф-Екта Вы будете находить большое утешение и, имея их в виду, также продолжите Ваши помощь, работу и служение народу, которому Вы служили так же верой и правдой так много. Не сомневаюсь, что Вы так и поступите. Этого требует долг, лежащий на нас, и понесенные нами жертвы. К тому же состояние наших общих дел вопиет о себе, не выходя из прозябания и даже паралича, их охвативших. В этом отношении на всех лежит ответственность, но позвольте сказать, особенно на мне и на Вас. Столь продолжительный перерыв в нашей переписке показатель нашего положения…

Не касаясь никаких подробностей, я хотел бы, во имя понесенных нами безвозвратных потерь, остановиться на этом положении и поведать Вам свою «повесть» с откровенностью, как это подобает долголетним и испытанным друзьям, над головами коих к тому же разразилось столь тяжкое горе.

Для меня это горе усугубилось еще нанесением мне ряда моральных и материальных ударов, доведших меня до морального уничтожения и матер[иальной] нищеты. Конечно, немало Вам известно из этой грустной «повести». Я не буду поэтому останавливаться на ее перипетиях и эпизодах, не делающих чести общеазерб[айджанскому] делу, ни мне, ни «оппозиции». Обо всем этом в дальнейшей нашей дружеской беседе Вам буду писать. Сейчас же я хочу осведомить Вас о действительном положении, в каком я очутился в результате всей этой некрасивой истории. Буду приводить только факты, без всяких прикрас, не касаясь досадных вопросов: кто, что и как!..

В июне 1929 г. я, неожиданно для себя и без всякого уведомления, лишился получавшейся субсидии. Спустя некоторое время прекратились выдачи по сделке с Dаm[man]. Я остался без всяких средств к жизни. К концу 1929 г. накопились долги за квартиру, за налоги, за забранную провизию и т.д. В первые месяцы 1930 г. долги эти увеличились. Члены моей семьи усиленно работали (шитье, трикотаж, на машине и пр.), но заработки едва покрывали лишь часть дневных расходов для семьи в 13 душ. Хозяин дома предъявил иск об уплате и об очистке. Небольшой частный заем немного отдалил угрозу. Вся 2-я половина 1930 г. прошла в суде, в переговорах об отсрочках выплаты и т.п. Из В[арша]вы сообщали, что получавшаяся мной субсидия продолжает выдаваться, поступая в общ[е]аз[ербайджанскую] кассу. В редких встречах с оппозицией описывал свое положение и просил помочь. То же самое делал за меня и Джейх[ун]-б[ей]. Но тщетно. В бытность свою здесь Р.-З. не виделся со мной. Все мои демарши выйти из создавшегося тупика не дали результата. Положение все осложнялось и ухудшалось. Долги росли неимоверно. Вновь суд, судебный пристав, комиссар полиции, требования об очистке, угроза сделать это силой. Нашелся добрый француз, поручившийся за некоторую отсрочку. Новое обращение к нашим и тоже без успеха. Есть у меня получения от разных лиц здесь и в других местах до 50 тыс. фр[анков], но никто не дает (в их числе находящийся в Ст[амбу]ле Пшемахо Коцев — 2 т[ыс.] фр[анков]). И т.д. и т.п. 1931-й год застал меня в том же плачевном положении: долги увеличились еще больше, сроки всяких отсрочек уже прошли, жду каждый день быть выкинутым с семьей на улицу к стыду… По-видимому, мало кому до этого дела?! Но я пишу Вам, полагая, что как бы велики и бесчисленны ни были мои грехи и ошибки, нельзя было меня оставлять в таком тяжелом критическом положении, доводить до такого материального состояния нищеты и что следовало и следует мне помочь сначала, а потом уже судить… Впрочем, возможно, что я ошибаюсь и что так и надо было отнестись ко мне…

Однако уверен, что именно Вы не могли и не можете так отнестись ко мне. И теперь, когда Вы знаете об охватившей меня крайней нужде, Вы придете ко мне на помощь. Я ничего не утаил от Вас, сказал все о своем положении. Конечно, если бы у Вас была личная возможность, я бы не стеснился просить Вас прислать мне столько-то для расплаты с долгами, я бы мог просить Вас занять у кого-нибудь для меня хотя бы одну тысячу лир. Возможно это? Кажется, увы!.. Остается, значит, так наз[ываемая] общая касса, в которой есть и моя доля участия. Вот почему я прошу Вас, как друга, употребить все воздействия и принять все меры получить из этой кассы причитающуюся на мою долю сумму, а в случае каких-либо сомнений, хотя бы заимообразно, чтобы я мог избавиться, по крайней мере, от части долгов наиболее тяжелых и срочных. Пишу в такой общей форме, так как мне неизвестны ни состояние кассы, ни статут ее, и такую формулировку я позволяю себе во внимание к нужде и к нужде крайней, чтобы спастись от нависшей катастрофы, ибо я не могу себе представить, чтобы было в чьих-нибудь интересах желать разразиться надо мной такой катастрофе…

Проявленное ко мне и, думаю, незаслуженное отношение есть результат неосведомленности — односторонней, несерьезной — о моем положении, о моей позиции. Все это выяснится, как только я получу облегчение в моем теперешнем матер[иальном] положении.

Надо ли мне Вас уверять, что ничто не может заставить меня изменить усвоенным принципам: беззаветное служение интересам народа, стремление к объединению в общей работе, воздержание от всякого осуждения тех, кто работает на общее дело.

Ни возраст, ни болезни, ни нужда не в состоянии удержать меня от общего дела, общей работы и, насколько позволяют мои силы, готов и буду эту работу нести в той части, какая выпала и выпадет на мою долю, не избегая ответственности и не скрывая своих ошибок. Одну только сделаю оговорку и то пока для Вас, а именно: чувствуя, что уже не так далек неизбежный фатальный конец, я бы хотел использовать имеющиеся у меня воспоминания и материалы и написать «мемуары», в коих будет немало интересного за всю мою деятельность. И для этого я мечтаю попасть в уединенное место вроде, напр[имер], Беюк-Ада, который мне всегда нравился. Но, увы, то, что можно для ех-комис[сара], пока недоступно для меня, старого и горячего тюркчи… Конечно, эти мемуары «тоже» работа на общую пользу, а по их окончании я вновь стал бы в общие аз[ербайджанские] ряды.

Итак, я сказал Вам о себе с откровенностью и искренностью друга, долголетнего и испытанного, каким и Вы являетесь для меня. Чувствую, что нарушил пределы письма, но не каюсь, ибо уверен, что и в настоящем горестном положении Вашем, Вы обратите сугубое внимание на терзающие меня матер[иальные] страдания, и, во имя понесенных нами жестоких жертв, придете на помощь другу. Я жду от Вас этой помощи, и чем скорее она будет оказана, тем больше облегчится мое теперешнее безвыходное положение.

Шлю от себя, Пери ханум и всех моих детей Вам и Суад ханум душевный привет с пожеланиями всяческого благополучия, сил и бодрости.

Глубоко Вас уважающий А. Мардан Топчибаши