Письмо Дж. Гаджибейли неустановленному адресату

Transcription

Приезд Мустафы

За несколько дней до Новруз Байрама я узнал, что Муст[афа] приехал. Ко мне он не заявился, как и к А.М.б., даже в день Байра­ма, хотя наружно между мной и им, с последнего нашего свидания (когда он сделал мне визит), ничего между нами не произошло. Но, что было сюрпризом — Шейх также не явился, ни к А.М.б., ни да­же ко мне, хотя до этого он почти каждый день являлся... Тогда я сопоставил эту «случайность» с разговором с ним в день Орудж-Байрама, когда он намеками давал мне знать, что весь вопрос в А.М.б., что если его не будет, то «нам дадут сколько угодно денег» и пр. Тогда я узнал, что наш коллега находится под влиянием ин­триг М[ир]-Я[губа]...

Несколько дней спустя после похорон М. Абдина — история вы­яснит также в свое время, кто явился косвенной причиной смерти этого несчастного — А.М.б. заявил мне, что по приглашению Шей­ха и Мир-Ягуба он пошел на свидание с ними, где они оба — но в разных нюансах: у Шейха выходило мягче, чем у Мехтиева — предложили ему от имени «партий» (?) «устраниться на время от дел», дав понять, что если не подчинится, то «заставят». На вопрос А.М.б., что ему ставят в вину, Мехтиев опять стал повторять те россказни о «правительстве» (аз[ербайджанско]-горском), которое А.М.б. устраивал в бытность здесь Хосров бека, дамманская опера­ция (которую он сам защищал, получая деньги и подписав вместе с другими в письме, адресованном на имя Даммана в момент нападок из Константинополя), гордость и пр. Вкратце, Т[опчибаши] попро­сил тогда их устроить общее собрание делегации и там дать ему возможность отвечать на эти обвинения. На это М[ир]-Я[губ] не со­гласился. А.М.б. заявлял, что он подумает. При выходе из свидания, как передает А.М.б., Ш[ейхульисламов] пытался (когда они были вдвоем) объяснить иначе причину этой необходимости. Я пока воз­держиваюсь огласить эту беседу, (которую Ш[ейхульисламов] по­вторил и мне в дальнейшем), по ней можно еще лишний раз скор­беть душой за наш несчастный народ... По понятной причине я не хотел иметь давления на A.M.б. своими советами, но сказал ему, что если вопрос касается этих двух фактов, то обвинение должно быть направлено и по моему адресу, так как по этим двум вопросам я участвовал вместе с ним, и я смогу защищать его и себя перед кем угодно. Но я заметил, что старик сильно огорчен всем происшед­шим и здоровье его, довольно шаткое за последнее время, начинает пошаливать (давление крови на голову, сердцебиение и пр.). Тогда я захотел, выполняя, впрочем, свой долг, разузнать, в чем дело. По­звонил к Муст[афе] бею, который остановился, кстати, в том же, «историческом» отнюдь отеле, где живет М[ир]-Я[губ] (визави с — комнатой Али Асадуллаева...), и попросил пожаловать в клуб Fr[ance]–Or[ient] для разговора. Я передал ему о случившемся. Он подтвердил, что и он от имени партии «Мусават» участвует в этом, но что «сама делегация» против А.М.б. Я ему напомнил, что деле­гация не состоит ведь исключительно из Ш[ейхульисламова] и М[ир]-Я[губа]; он тогда сослался на «партийность», причем «большинство» он стал считать уже 4 (включая Аб. Атамалибекова, секретаря, против которого он сам всегда был за его пренебрежение своим долгом — сильное орудие в руках М[ир]-Я[губа], который «привязался» к нему, узнав, что тот хорошо зарабатывает своим ре­меслом маклера по драгоценным камням). Я все-таки попросил Муст[афу] поразмыслить над тем, что он творит, причем заметил ему, что А.М.б. никогда не действовал один: в инкриминируемых ему вопросах он советовался со мной как своим ближайшим сотруд­ником, а также с Магерамовым и секретарем Атам[алибековым], по­скольку они оба приходили аккуратно на заседание делегации; из-за их же неприхода (при выраженном ими заявлением, что, мол, «вы работайте, а мы люди занятые, когда будет нужно очень, позовите нас» — это когда им было выражено неудовольствие по поводу то­го, что не могут уделить хоть 2 часа в 15 дней на дела делегации) дела делегации не могли ждать. В вопросах, раньше соглашения ко[стантино]польского, он действовал совместно с наличным со­ставом делегации, в позиции же, принятой по поводу конфликта в Национальном] ц[ентре], — с большинством. Если вы хотите мстить ему за то, что он «посмел» протествовать против диктатор­ских замашек некоторых коллег в ц[ентре], то с ним были я и Ш[ейх]. На это Мус[тафа] великодушно заявил, что нет, эфендим <<мой господин>>, мы никому не мстим, нам рассказывают, что вы плохо отзываетесь о нас, называете нас («Мусават»? Центр?) «шпионами», но мы на это не обращаем внимания (я понял, в чем дело: мои «коллеги» изощряются в услужении «сильным» и в очернении своего колле­ги), но за A.M.б. есть другие «грехи», но мы не хотим еще раскры­вать. Мы только предлагаем ему посторониться и дать место дру­гим, более молодым.

Между тем дня через два A.M.б. сообщил, что он получил пись­мо, в коем Ш[ейх] и М[устафа] напоминали ему о «предложении» и ставили срок для ответа. Тогда я, возмутившись перед этой формой, написал письмо Шейху с тем, чтобы тот передал содержание и М[устафе], где, выражая удивление, что такой важный вопрос, сво­дящийся к изменению, а может быть, и распаду азербайджанской] д[елегации], в продолжение 10 лет продолжающей борьбу за на­циональное дело, хотят разрешить «домашним» способом, не счи­тая даже нужным об этом ставить в курс одного из ее членов, кото­рый ни на один день не оставлял своего поста. Я просил их дать мне объяснение, где и когда это им будет угодно. Подождал 3 дня, но ответа не получил. Тогда я поехал в одно прекрасное утро к Ш[ейху], разбудил его и потребовал объяснить свой поступок. Он стал оправдываться, что как раз сейчас он хотел послать мне теле­грамму, что говорил с М[ир]-Я[губом], который удивляется, почему мой «Дж[ейхун] б[ек] смотрит на это так трагично», что ни о каком ультиматуме нет речи, вопрос идет лишь о совете A.M.б. немного посторониться, дабы дать нам возможность «вести борьбу (!)» с ... и т.д. и т.д. И много кой-чего, пахнущего фантазией. На другой день они — Ш[ейх] и М[устафа] — устроили мне свидание, где М[ир]-Я[губ] повторил уверение Ш[ейха] о том, что они преисполнены самых благих мыслей по отношении A.M.б., что они не соглашают­ся на его падение, наоборот, подумывают даже устроить ему 40-летний юбилей и пр., но в интересах момента и чтобы предотвра­тить интриги «извне» (намек на Ст[амбул] — кстати, в момент по­следней получки даммановской A.M.б. получил анонимное письмо, где ему советовалось «дружески» «arranger les choses» — намек на конфликт внутри делегации, иначе в Берлине выйдет книга против него и что этим движением — против него — руководит Мам[ед] Эмин бей...), было бы хорошо, если бы A.M.б. хоть на 1—2 месяца отдохнул бы с сохранением всех своих привилегий и прав... и с правом выступать во всех официальных актах и демаршах. Я пере­дал А.М.б. эти два разговора. Он уже был у профессора, который ему посоветовал во избежание опасности (удар) начать немедленное лечение. Нашел его очень удрученным, семья настаивает на ле­чении и отдыхе. Все же захотел еще раз поговорить с Ш[ейхом] и М[ир]-Я[губом] при мне. Это было устроено, и там оба мои коллеги повторили старику то, что говорили мне (хотя в то же время ни один из этих господ не пришел к нему накануне — выразить собо­лезнование по поводу кончины Ханифы ханум, его тещи, несмот­ря на приглашение — были все горцы, грузины, армяне, но «деле­гатов» не было... один оправдывался болезнью, другой — поздно получил приглашение и пр.). Как бы там ни было, A.M.б. согласил­ся взять временный отпуск, с тем, что бы быть все время в курсе дел и подписывать ноты и обращения от имени делегации. Хотя со­гласие было вынужденное, но при нормальном взгляде на вещи, ко­нечно, ничего экстраординарного в его решении не было, был пре­цедент, во время его операции в 1922 г. — ½  месяца он фактически не занимался делами делегации, но делегация продол­жала текущие дела под сменяющимися председательствованиями. Конечно, и теперешний его отпуск был бы нормален (для меня лично вопрос обстоит лишь в этой плоскости), если бы положение у людей было бы нормально. К сожалению, первые же шаги моих коллег доказали, что все это было подстроено, что все это было не что иное, как грубое mise en scene, где режиссером являлись Муст[афа] и М[ир]-Я[губ] — один для того, чтобы наказать старика за его позицию в конфликте в М[илли] М[еркезе], а другой — дабы доказать своему кругу и оправдать свой мердис  <<oт французского Merde (дерьмо). Здесь в смысле попытки оправдания своего неблаговидного поступка>> перед Асадуллаевым, что он свалит A.M.б., как раньше он намеревался свалить тех особ, перед которыми теперь он лебезит…