Заявление в ЦКК ВКП(б) от члена ВКП(б) О. Дерен-Айерлы

Transcription

<<l.183>>

В ЦКК ВКП(б)

От члена ВКП(б)

Османа Дерен-Айерлы 

Заявление

Дорогие товарищи!

Я в дополнении к моему показанию пишу настоящее заявление для того, чтобы раскрыть для партии всю свою антипартийную деятельность и обусловившие ее причины. Ее ошибочность и неправильность и вину свою перед партией я давно сознавал и всей душой чувствовал. Разрешите вам конкретно заявить, что все мое партийное преступление, которое я совершил, является (я так полагаю) плодом моего невежества в прошлом в политическом отношении. Также в силу этого невежества я подпал под влияние чуждой националистическо-буржуазной идеологии, под влияние классового врага.

Учившись на курсах марксизма, понявши всю глубину своей вины перед партией и перед рабочим классом, хотя я замалчивал об  этом до сих пор перед партией, но искренне заявляю вам, товарищи, что со всей решительностью как идеологически, так и организационно безвозвратно порвал с той частью своей деятельности, когда я фактически превратился в милли-фирковца и, подпавши под влияние более сильного, чем я в теоретическом отношении классового врага, и обманывал партию. Я порвал с уходом из Крыма и скоро как идеологически, так и организационно освободился из-под влияния этой чуждой идеологии, а в результате учебы понял, как я преступно заблуждался от верного пути своего класса.

В настоящем заявлении я пишу партии также всю правду о том националистическом уклоне в национальной части партии под названием «правых», который, в сущности, есть выражение националистическо-буржуазной идеологии. Я отдаю себя полностью на суд партии и заявляю, что решительно признаю свои ошибки и преступления перед партией и перед рабочим классом, которые я совершал, будучи совершенно незнакомым с основами марксизма-ленинизма, которые являются

<<l.184>>

единственно-революционной теорией, идущей к действительному освобождению всего угнетенного человечества через пролетарскую революцию, через диктатуру пролетариата. Я, понявший это все, всей силой готов бороться и умереть за это и прошу партию разрешить мне принять участие в великой борьбе рабочего класса нашей страны за социализм, за мировую диктатуру пролетариата. Я готов с радостью встретить любое указание партии о характере и месте этого участия и с напряжением всей своей силы буду работать для того, что хоть в какой-то мере искупить свою вину.

Сделав это замечание, я перехожу к изложению всего того, что знаю о деятельности «Милли-Фирка» и о своем отношении к этой организации, а также об антипартийной работе султан-галиевцев «правых».

Постепенное превращение мое в милли-фирковца началось с 23 г., когда я, отстраненный от работы в Татбюро, начал больше времени проводить в «Таткоопе», где работали в большинстве милли-фирковцы. Хаттатов был председателем правления этого кооператива, членами были: Чапчакчи, Озенбашлы, Чобан-Заде и др.; членом ревизионной комиссии был Мамут Недим (коммунист, сейчас наркомпрос Крыма). Я состоял тоже в ревкомиссии. Эти националисты при каждом случае старались обработать меня, рассказывали об истории национального движения татар в извращенном виде, как за период до революции, так и после революции. Это движение рисовали мне таким образом, что якобы пружина всего движения лежит на них, что они проявляют героизм, жертвуют всем своим имуществом и жизнью за освобождения татарского «народа» и т.п. Всячески доказывали, что освобождение станет возможным только в результате непосредственной борьбы самого татарского «народа», у которого якобы нет класса, что классовая борьба является следствием искусственного разногласия, что она есть выражение заката западной культуры, которая погибнет под ударами этой классовой борьбы. Они доказывали, что надо спасти Восток, что Восток имеет свою совершенно свободную культуру, а Крым является частью Востока. С особым искусством развивал эту идеологию профессор Чобан-Заде, подводя под нее философию и исторические примеры. Эту свою политическую идеологию они подкрепляли примерами из истории  национального движения татар, указывая на курултай (нац. парламент крымских татар за

<<l.185>>

  период с 1917 по 1920 гг.), который якобы являлся единственной формой движения, привившейся на нац. природу татар, который единственный сумел вызвать у татарского народа к себе симпатии, поддержку, за который народ шел в бой и т.п. Доказывали, что этот курултай хотел осуществить свою программу, он имел широкие мероприятия для поднятия культурно-экономического уровня народа, что если бы его не задушили, то в течение самого короткого времени обеспечил бы самое быстрое процветание крымских татар и т.п. На мои возражения приводили новые «доказательства», использовывая хозяйственную разруху в Крыму, наши затруднения в хозяйственном строительстве (а в Крыму, как известно, голод и последствия голода продолжались с 21 года почти до 23-го года) и самым искусным образом старались показывать, что эти хозяйственные затруднения терпит почти исключительно татарское население, что это происходит потому, что татарский народ в силу своей национальной особенности и особой природы от западных народов и от славянских народов не может защищать свои интересы, если ему не создать особые облегчительные условия, если не будут направлены все силы татарских работников, как партийных, так и «беспартийных», на защиту интересов татарского народа и т.д. и т.п.

Характерно, что моему пленению этими чуждыми в корне неверными определениями в значительной степени способствовало то, что оценка положения крымских татар и оценка проводимой политики в Крыму со стороны членов ВКП(б)–татар, принадлежащих к «правым», почти в точности совпадали с этими же определениями, конечно, совпадала не та оценка, которая делалась в официальных речах на партийных собраниях, совещаниях  со стороны этих членов ВКП(б), а та оценка, которая делалась среди самих татарских работников в беседах между собою.

Вот такими способами милли-фирковцы все больше и больше втягивали меня под свое влияние, чему способствовали окружавшие меня тогда условия, меня они втягивали в свою среду не сразу и вовсе никогда не говорили, что втягивают меня в милли-фирковцы, я сейчас, анализируя весь пройденный мною путь и вспоминая отдельные эпизоды, встречи с ними и разговоры, догадываюсь, что они долгое время, года два, может быть, больше всякими способами

<<l.186>>

 «воспитывали» меня идеологически. Я помню, как они хитро и осторожно обходили мои принципиальные возражения и выставляли свои положения, подкрепляя их примерами из жизни, «фактами» и т.п., особенной умелостью и красноречивостью «убедить» отличались профессор Чобан-Заде, Озенбашлы. Конечно, теперь я понимаю, вспоминая эти убеждения, что какой демагогией и явной ложью являются эти «теоретические» суждения с точки зрения того основного, единственно правильного, положения исторического материализма – марксизма, что двигателем развития общества является классовая борьба, что история человечества есть история классовой борьбы, но тогда для меня, теоретически не вооруженному марксизмом, ленинизмом, их «теоретические» положения не оставались без влияния. Вот таким образом оказывая вначале «теоретическое» влияние, они переходили к втягиванию меня к своим практическим работам. Мне ведь теперь становится ясным, что у них существовали благоприятные условия для незаметного втягивания человека в свою среду, постепенно превратив его фактически в соратника за «общее» дело.

Почти все они были ответственными работниками в том или в другом советском учреждении; овладевая такими условиями, им было очень легко постепенно, все больше и больше связать человека и в практической деятельности.

Мне они никогда не говорили, что предлагают вступить в «Милли-Фирку», и никогда никто из них мне не говорил, что я являюсь членом «Милли-Фирка». Мое участие в их работе началось так (я изложу партии фактическую картину и обстоятельства начала моей работы и оставляю товарищам право определить мое отношение и мою роль в «М-Ф»). Это было уже в 23 г.,  когда знакомство с некоторыми из них еще больше усилилось и при встрече с ними, ведя разговор о злободневных вопросах, начали говорить со мною и об условиях работы, о людях, которые работают в аппарате «Ширкет»а, и о том, что, мол, среди татар мало работников и т.п. В связи с этими моментами часто со мною начали говорить о рациональном использовании интеллигенции, о вредности распыления сил общественных работников-татар, о полезности установления контакты с партийными работниками и очень усиленно козыряли тем, что с русскими работниками у них больше связи, чем с татарскими.

<<l.187>>

Это говорил больше Чапчакчи. В связи с рациональным использованием они доказывали, что наилучшие результаты достигаются тогда, когда работники друг друга знают и работают сплоченно, что в этом отношении лучший образец, может быть, традиция в работе, что основное ее условия является «товарищество» в общественной работе. Персонально об этом говорили Хаттатов и Чобан-Заде. Они указывали, что их «товарищество» (аркадашлык) построено на той базе, что они знают друг друга давно, что эти друзья, испытанные в течение долгих лет на работе, самые «честные» люди, никогда не изменяли татарскому «народу». Такое товарищество (аркадашлык) ни в какой другой нации не бывает, ибо характер, природа, особенности и условия развития татарского народа совершенно не похожи на другие нации и поэтому русские партии не понимают, мол, этих людей, что это «товарищество» (аркадашлык) ни с какой российской партией не могло сговориться, но каждая партия вынуждена была так или иначе привлекать их к работе, ибо без них «народ» не может обойтись, ибо якобы огромное большинство интеллигенции, руководящее ее жизнью, во всех отраслях работает только с таким подходом и методами. Кто из татарских работников не видит этого, тот, мол, ничего не понял о действительном положении татарского народа и т.п. В доказательство они приводили свои роль и работу, какую они занимают и при соввласти. Вот в таком свете обрисовывая характер и значение своего «товарищества» (аркадашлык). (В этом заявлении я привожу самое краткое содержание, вернее, суть всего сказанного ими мне о характере их «товарищества» и, конечно, оно было сказано не в один день, а в ряде бесед при встрече по какому-нибудь случаю с ними. Эта характеристика обосновывалась разными примерами из практической работы и т.п.). Они мне говорили, что я, как искренно работающий за революцию, мол, местный человек, понял, что нельзя обходиться без интеллигенции, особенно без того большинства интеллигенции, которое группируется вокруг ихнего «товарищества» (аркадашлык), и что они ничем меня, мол, не обязывают и вообще этот «аркадашлык» построен на совершенно доброжелательных отношениях, на взаимном доверии и уважении на поприще общественной работы на «благо народа» и что оно создалось естественно, поскольку, мол, за ряд лет те же деятели татарского народа работали, встречали и привыкли друг к другу, что оно

<<l.188>>

ничем не оформлено, никакими обязательствами не связано и т.п. Вот в таких красках было мне обрисовано общее положение этого «товарищества».

Конкретно мое участие в их работе началось с того, что начали при мне обсуждать вопросы учреждения (таткоопа) и других вопросы и все стороны этих вопросов обсуждали и окончательно разрешали при мне. Это замечание относится ко всему периоду моего участия в их работе, в их «товариществе», ибо должен заметить, что метод работы у этих людей, организованных в священно названном «товариществе» (аркадашлыка), был приспособлен, что называется, на ходу, сейчас они будут сидеть с тобой, поговорят об одном каком-нибудь вопросе и разрешают его окончательно совершенно по-другому.

Из общих вопросов, как мне помнится, обсуждался вопрос о том, на каком языке должно быть преподавание во 2-й ступени в татарских школах. Этот вопрос ставил Чобан-Заде. Вопрос этот возник из спора между Чобан-Заде и Озенбашлы. Чобан-Заде был тогда зав. тат. п/отделом Крымнаркомпроса, а Озенбашлы – зав. тат. педтехникума. Присутствовали кроме названных: Айвазов, Чапчакчи и Теймурджан Одабаш, он был инструктором Наркомпроса. Чобан-Заде отстаивал преподавание на русском языке, а все остальные возражали ему. Я поддерживал то мнение, что преподавание в этих школах должно быть смешанное. Насколько мне помнится, при мне с участием нескольких лиц общих вопросов не обсуждали, а отдельно о политике, о культурно-хозяйственных вопросах они со мной говорили часто. Много раз беседовал с Чобан-Заде.

Общая политическая установка проф. Чобан-Заде, под углом зрения которой он подходил к вопросам, насколько мне помнится, была такова: татарский народ является героическим народом, он в прошлом создавал великие государства и владел высокой культурой. Он очень восхищался Чингиз-ханом, Теймурланом и Атиллой. Он подходил к вопросу по единственному излюбленному им принципу, что все народы в своей истории совершают круговорот, движутся из весны своего развития к расцвету, с расцвета к закату и опять начинают с весны; что татары, мол, в данном периоде переживают свой закат, но скоро придет их весна, но для того, чтобы ускорить переход от заката к весне, надо, чтобы у него родилось какое-нибудь преимущественное, превосходящее другие народы новое качество. Таким качеством, которое

<<l.189>>

ускоряет процесс перехода татарского заката к весне, он находил джигитизм, т.е. героизм. Он предлагал ко всем вопросам подходить по-джигитски, не по-мещански, что надо иметь джигитскую способность и умелость при подходе ко всяким вопросам. Он говорил, что предки татар таким свойством владели только в другой форме, ему, вероятно, представлялось ненормальным, почему обыкновенный малограмотный татарин не владеет такими же «джигитскими» способностями, как он сам, профессор. Ему представлялось, вероятно, что способность зависит не от опыта и знания человека, а от качества человека.

Я над этим джигитизмом Чобан-Заде несколько подробно остановился потому, что это было одно из основных теоретических положений «Милли-Фирка». Такая туманная идеология легче всего прикрывает классовое различие и классовую борьбу. Прикрывшись такой оболочкой, легче можно скрывать свое классовое лицо. Я не допускаю, чтобы Чобан-Заде и другие лидеры «М-Ф» серьезно верили джигитизму, но его очень широко использовывали для отупления классового сознания трудящихся слоев и учащейся молодежи татар. Между прочим, надо отметить, что из коммунистов никто ни в печати, ни в устной дискуссии не выступал принципиально против джигитизма, несмотря на то, что Чобан-Заде и др. националисты эту идею широко агитировали как в печати, так и в устных докладах. А коммунистов с более или менее теоретической подготовкой и общим образованием у нас в то время, в 23 г., в Крыму было немало, некоторых из них можно перечислить: руковод. татпечатью Крым Мамут Недим окончил экономический факультет в Берлине, Фирдевс – с большим общим знанием, Мухитдинов – с высшим образованием и др. Это лучшее доказательство тому, что в то время теоретический уровень татарских коммунистов был очень низким. О себе я уже упомянул в начале заявления.

Я должен еще заметить, что характерным для Крыма в отношении татарской части партии является отсутствие четкого классового подхода, классовой линии в общем руководстве культурной и политической жизнью татарского населения. Со стороны тат. коммунистов, в особенности «правых», но и «левых». Особенно страдали теоретические обобщения и анализы важнейших проблем с марксистской, большевистской точки зрения, в то время как милли-фирковцы

<<l.190>>

к всяким важнейшим явлениям и проблемам подводили свою теоретическую базу. Классовая сознательность большинства татарских коммунистов находилась на таком низком уровне, что трудно было различать, какой идеей руководствуются коммунисты и какой националисты составляли себе определенные задачи и цели в общественной политической работе. Явно было только одно, что все стороны общественно-политической жизни татарского населения развиваются под покровом националистическо-шовинистической идеологии.

Таткоммунисты к национальному вопросу вообще, а к татарскому вопросу в особенности, подходили не с точки зрения классовой борьбы, не с пролетарской точки зрения, а чисто с национально-буржуазной точки зрения. Национальный вопрос ставился и разрешался примерно следующим образом: есть угнетенные нации, есть угнетающие. Татарский народ принадлежит к угнетенному народу, долг каждого татарского работника вне зависимости от партийной принадлежности работать угнетенному народу. Классовая борьба, интересы диктатуры пролетариата отодвигались на самый задний план. Разжигать классовую борьбу среди татар в данном уровне их развития считалось преступлением. Считали, что это задержало бы культурное развитие татар, ослабило бы общий фронт татар против русского самодержавного шовинизма. Видели только русский «шовинизм», совершенно не видели «местного» национализма. Считали, что среди татар помещиков, кулаков совершенно мало, что каждый русский или немецкий середняк по своему хозяйству может превосходить татарского кулака и поэтому, мол, не следует вносить классовую борьбу в тат. деревню. Классовый интерес подчинялся национальному, а не нац[иональный]  классовому. Степень классового расслоения и необходимость развязывания классовой борьбы устанавливались и выводились не непосредственным анализом классового отношения среди татар, а учитывалось только качественное и количественное соотношение русской и татарской буржуазии. Не понимали, что, несмотря на слабость татарской буржуазии, классовая борьба не теряет свое значение и свою остроту.

Я должен начать с того, что за время моей связи с «милли-фирковцами» необходимость работать с ними диктовалась теми планами

<<l.191>>

и задачами, которые мы в среде «правой» группы коммунистов намечали и за осуществление которых боролись. Этим я не хочу сказать, что «правые» руководили «Милли-Фиркой». Я хочу сказать только, что, принадлежа к «правым», работая за осуществление тех задач и целей, которые ставились «правыми», объективно немыслимо, чтобы не контактировать свою работу с ними («М-Ф»). На самом деле с «М-Ф» организационно было связано большое количество «правых». Больше того, почти каждый «правый» в той или другой степени был связан с «милли-фирковцами». Почему я говорю, что диктовалось иметь связь и контакты с «М-Ф»? Да потому, что задачи, выставляемыми «правыми», по существу, ставились против линии партии. Какие же силы могли быть использованными для проведения антипартийной линии? Ясно, что «милли-фирковцы» тут находились в первом ряду. Тут и привлекать особо не требовалось, ибо цель и работа совпадали; например, если «коммунист»-«правый» говорил, что надо совхоз отдать крестьянам, а фактически кулакам, «милли-фирковцы» безоговорочно также стояли и работали за это. Возьмите любой вопрос, который выставляется «правыми», всегда встречал поддержку «милли-фирковцев», ибо «правыми» почти никогда нарушающий национальный интерес вопрос не ставился.

До 1921 г. у меня никаких сомнений насчет правильности политики партии не было. У меня была единственная установка о том, что люди делятся на богатых и бедных, а революция есть драка между богатыми и рабочими-бедняками. Советская власть есть власть рабочих и крестьян-бедных, и она руководится компартией, дерется за освобождение всего угнетенного человечества. Освобождение мне представлялось именно в том, что будет конец эксплуатации человека человеком. Я не знал и не представлял, какое значение имеет система гос. строя, гос. аппарата, какое отношение имеют к этому делу всевозможные формы надстройки над подлинными производственными отношениями людей. Я понимал только значение, сущность военной силы, в лице Красной Армии я видел классовую армию, армию рабочих и бедных. Мне представлялось, что вся государственная система состоит из Красной Армии, она есть государство, все остальные учреждения и органы подчиняются ей и обслуживают ее. Я думал, что соввласть может быть только в такой форме и после окончания войны останется такой.

<<l.192>>

У меня не было никаких сомнений, и я не допускал, что может быть  какое-либо расхождение между самими рабочими-бедными, без различия национальности при соввласти. Я твердо верил, что буржуазия и рабочие-бедные у всех национальностей одинаковы, существуют между ними отношения эксплуатации. Именно таким представлением, такой верой проникнута вся моя деятельность до 21 г. Это может быть доказано исследованием моей прежней работы в 1919 г., за время соввласти, в работе в газете «Ени Дунья», после – в Одессе при соввласти, там же в подполье, в Крыму в подполье, в тюрьме и наконец в рядах красно-повстанцев. Никакие национальные различия я не допускал, не видел и не чувствовал никаких неравноправий в отношении между русскими и всякими другими товарищами и мною. Я не чувствовал также, что в партии и соввласти допускается какое-либо различие отношений. Я видел только одно различие: татары очень отсталые, в жизни принимают очень пассивное участие, но в этом они сами виноваты, ибо я думал, что они могли бы быть более активными и менее трусливыми.

О враге соввласти у меня было такое представление, что таковым является тот, кто выставляет против соввласти оружие, а всякие нерабочие и небедные, не выступающие с оружием, подчиняются соввласти, хотя они могут быть ею недовольны. Эта политическая ориентировка, проникнутая некоторой наивностью, в общем и целом была вполне здоровой и пролетарской, хотя она не была подкреплена минимальными теоретическими основами, но я очень жалею, что потерял свой рабоче-классовый инстинкт, благодаря которому, я полагаю, у меня было такое классовое убеждение. Я так долго заблуждался во власти чуждой идеологии. За все время работы в подполье, 19-20 г., до прихода соввласти в Крым, на всякие политические иные мировоззрения, которые мне приходилось слышать при столкновении с националистической интеллигенцией, с учительством, я хорошо помню, смотрел так: соввласть разрешает самую крупную задачу, что удовлетворяет интересы бедных, татары же в большинстве состоят из бедных, а всякие культурные, национально-бытовые нужды удовлетворяются без особых трений. От них я требовал только, чтобы они были против добровольцев и помогали всячески нашим повстанцам.

После установления соввласти (14 ноября 1920 г.), приступив

<<l.193>>

к мирной работе совместно с другими татарскими работниками,  я впервые чувствовал, что татарская работа отделена от общей работы (я, будучи избранным подпольными работниками в члены Крым. ОК РКП(б) 21.Х1.20 г.) как представитель от «мусульман» одновременно был введен в состав Татбюро и впервые слышал жалобы татарских работников, что у Татбюро и у других татарских учреждений нет права или не обращают внимания, не помогают, что из-за этого страдает вся работа и т.п. Это говорили члены РКП(б) – татары. Со дня приезда из своего отряда в Симферополь я только и слышал всевозможные жалобы и протесты со стороны татарских работников-партийцев о несправедливости отношения партии к татарам. Вскоре приехали в Крым т.т. Фирдевс, Меметов, У. Ибраимов и Идрисов. Я уважал из них только Фирдевса как первого коммуниста из крымских татар в Крыму.

К этим жалобам добавился еще один, вечно обсуждаемый татарскими работниками предмет разговора – кто из коммунистов-татар достоин стать лидером и занять самый большой пост. Сразу почти все они стали обо мне говорить, что я – «осел», «дубина», ничего не понимаю, сижу только как чучело в ОК и не защищаю интересов татар. Часто заходили ко мне и протестовали против моих действий по тому или иному вопросу. Многие были недовольны, что я за объявление красного террора (он был объявлен в декабре 20 г.), за изъятие излишков у буржуазии (оно проводилось в феврале-марте 21 г.), что при его проведении надо было особо оградить интересы татар. Говорили, что благодаря тому, что в ОК не ставился мною этот вопрос, поголовно ограбили татарское население под предлогом изъятия излишков у буржуазии, приводили массу «фактов» и пальцем указывали на меня, говоря: «Вот виновник несчастья татарского народа». Особенно большое недовольство вызвало мое действие по аресту ряда крупных татарских буржуев-реакционеров (это было в феврале или марте 21 г.), называли меня за это «кровожадным палачом», говорили, что среди татар не надо создавать такими мерами недовольство, что эти реакционеры пользуются большим авторитетом, надо быть уступчивым и т.п. В этом время, приблизительно с февраля-марта месяца 21 г., выдвинулся

<<l.194>>

крымский политический вопрос о том, какова должна быть форма управления Крыма. Был выброшен лозунг «Все силы для завоевания республики».

Всякие вопросы, связанные с текущей жизнью, вопросы по внедрению советской системы в крымской татарской деревне, вопросы политического воспитания татарской бедноты, развязывание классовой борьбы в татарской деревне, одним словом, всякие общепартийные советские вопросы были отодвинуты на задний план, вернее, ими вовсе не занимались татарские коммунисты.

Как мне помнится, принципиально вопрос ставился так, что сейчас было бы политическим преступлением перед историей внести какое-либо классовое расхождение среди татар, если не мобилизуем всего татарского народа, если не увеличим недовольство и нажим населения на существующее положение в Крыму, то русский шовинизм задушит идею республики. Я теперь, анализируя прошедшее, вспоминая тогдашнее положение, прихожу к заключению, что насколько неклассовой, немарксистской была линия татарских коммунистов, которые вопрос о республике превратили в абсолютную цель партии, подчиняя этому вопросу решительно все задачи момента. Лицемерно было и то официальное заявление некоторых из них на общепартийных собраниях, что республика необходима для освобождения населения из-под влияния националистов. На самом же деле существовало определенное разделение труда между националистами и коммунистами. Никак не вяжется линия с борьбой с националистами и провокационнейшее разжигание националистических страстей татарского населения вокруг вопроса республики, покровительством реакционеров-контрреволюционеров, рассеянием всевозможными средствами недоверия тат. трудящихся к русскому пролетариату. Какая же это борьба с националистами, когда все вопросы, подчиняя вопросу республики, татарские коммунисты шли к народу и говорили, что коммунисты лучше защищают интересы народа, чем курултай, но русское население и пришельцы – русские партийцы, проникнутые великодержавным шовинизмом, не хотят без крови дать республику.

<<l.195>>

Такая линия была лицемерием перед партией, обманом партии. Некоторые коммунисты мое выступление против республики объясняли тем, что я этим хочу сохранить доверие русских к себе и свою власть и что даже националисты в этом поддерживали меня для того, чтобы взять меня под свое влияние. Это ложь. На самом деле националисты очень поддерживали кампанию за республику и очень широко использовали ее для еще большего укрепления своих влияний над массой. В результате таким методом добытой республики получилось не объединение татарского трудящегося населения с русским пролетариатом, а ослабление этого объединения и взаимного доверия. Говорят, что националисты поддерживали мою позицию против республики. Спрашивается, чем поддерживали они меня? Тем, что Чобан-Заде сказал мне, что они согласны с моей позицией. Но что предприняли они для такой поддержки? Я должен раскрыть партии правду, как здесь врут националисты и, если говорит еще кто другой об этом. На самом деле мне прекрасно известно, и всем хорошо известно, что националисты все свои силы выставили для проведения кампании за республику, всесторонне используя тезис татарских коммунистов «коммунисты лучше осуществят национальную независимость, но русские не хотят без крови дать республику». Я должен раскрыть партии правду, что в то время в Крыму принципиальная якобы самостоятельная линия татарских коммунистов была той оболочкой, под которой они скрывали свои националистические дела. Подчинение всех вопросов вопросу о республике привело к тому, что националисты открыто возглавили массу, а тат. коммунисты плелись в хвосте массы.

 Из всего вышеизложенного я отнюдь не делаю вывод, что моя позиция была правильной  в вопросе республики, я хочу только защитить то, что она являлась тогда известным отражением того отрицательного положения, которое получилось на почве неправильной, лицемерной линии татарской части организации. Я имею в виду то излишнее обострение борьбы в Крымской организации вокруг вопросы о республике. По этому вопросу делегаты обл. партконференции Крыма делились при голосовании на татар – «местных работников» и на пришельцев «русских». Я так подробно остановился над вопросом республики именно для того, чтобы несколько глубже раскрыть причины и условия, благодаря которым я, постепенно

<<l.196>>

отходя от правильной классовой линии, впоследствии докатился фактически до милли-фирковца. Кроме того, я считаю, что пример с вопросом о республике раскрывает подлинную роль, какую фактически играла «Милли-Фирка» в деле разложения татарской части организации в борьбе с компартией и советской властью.

Националисты стремятся скрыть тот самый важный момент, который является основным фундаментом их идеологии. Этот основной фундамент вместе с тем является общим как для националистов, так и для «правых». Это общее есть та оценка отношений Запада и Востока, исключающая установление свободного взаимоотношения и равноправия между ними, независимо от того, какой класс будет у власти. Это общее есть то, что революционность российского крестьянства подвергалась постоянному сомнению, то, что не различались национальные интересы от пролетарских. Подвергалось сомнению, что отношение пролетарского государства к бывшим колониям в скором времени существенно изменится. Считалось, что замена содержания русской культуры (литература, искусство и пр.) существенно не изменит ее национального характера, ее ассимиляторского значения и т.п. Вообще надо сказать, что хитрость постановки заключается не в том, что отрицался пролетарский характер русской революции – он не отрицался, а в том, что брали под большое сомнение, что пролетарское государство  сумеет оказать существенную помощь бывшим колониям. Такому же сомнению подвергали большие возможности диктатуры пролетариата Запада вообще в отношении Востока. Одним словом, разницу между отношением буржуазии и пролетариата по отношению к Востоку устанавливали только наличием в том или другом случае материальной возможности, совершенно не брали в расчет ускоряющую или задерживающую роль для развития колонии замены  системы строя того или другого класса. Персонально эту «теорию» из «правых» коммунистов развивал Фирдевс, У. Ибраимов и др., но и из «левых», как Меметов и др., смотрели на дело приблизительно так.  Вот это общее связывало Милли-Фирка с татарскими коммунистами. Вообще существовал фактически единый фронт в важнейших вопросах политической и экономической жизни Крыма.

В самой организационной структуре Татарской секции ОК ВКП(б) была

<<l.197>>

заложена основа обособления татарских коммунистов от общей организации. В Татарской секции тат. коммунисты заседали только в «своей среде», никто из посторонних никогда эти заседания не посещал. На этих заседаниях вопросы обсуждались с точки зрения татарского интереса, тут же присутствовали наркомы, ответственные работники, вырабатывались контрположения против того или другого общепартийного решения. В основу этих обсуждений и решений клались не классовые интересы, подходили не с классовой точки зрения, а с точки зрения национального интереса. Если даже в официально фиксированных решениях нельзя найти так много грубых националистических постановлений, это не потому, что фактическое мнение коммунистов было таково, а от того, что нельзя было писать, фиксировать единодушное мнение татарских коммунистов по «тактическим соображениям», ибо эти единодушные мнения татарских коммунистов и желания в корне противоречили бы линии партии, а об этом татарские коммунисты знали из долголетнего опыта, из постановлений съездов, конференций ВКП(б), учитывалось, что за аналогичные постановления, формулировки от вышестоящих органов получались выговоры, замечания и т.п. А в практической работе все равно татарские работник, сколько каждый сумел, проводили национальную линию. Если тот или другой работник, нарушая классовую установку партии, сумел проводить «свою» линию и разрешить вопрос по-своему, то это считалось большим достижением. По этому поводу даже хвалились друг другу про свои умения и художества. Но что в результате получилось от этого?

Получилось то, что масса все больше и больше подпадала под влияние националистов, культурно-экономическое развитие татарского населения шло по буржуазно-националистической линии,  а не по интернациональной линии. Классовое расслоение задерживалось, беднота и эксплуатируемая масса находились в забытом состоянии, не сознавали свои классовые интересы и не освобождались из-под влияния своей национальной буржуазии. А настроение «общенародной» массы всегда было проникнуто буржуазно-националистическим духом, покрашенное советскими формами. Интересно то положение, что это настроение массы, создаваемое и питаемое неправильными «не классовыми» действиями тат. коммунистов, в свою очередь обратно влияло на них же, подкрепляя и развивая их национализм.

<<l.198>>

У татарских коммунистов фактически было два лица, две души, одна для себя, другая для партии. Обособление, изоляция татарских коммунистов от общепартийной жизни все больше и больше прогрессировало их превращение в сектантов, в националистов и полунационалистов. Количество переходило в качество. Политическая линия милли-фирковцев и татарских коммунистов и их практическая работа фактически сливались в одно целое. Кажущаяся разница была только формальная, а в действительности ее не было. Общение милли-фирковцев и коммунистов, согласование своей работы и линии по важнейшим вопросам было обычным узаконенным явлением, возражения со стороны коммунистов, если делались, так делались только в виде упреков, а не принципиально. Например, по отношению линии и работы 1-й беспартийной обл. тат. конференции принципиальных возражений не было, все одобряли ее, использовывали ее для усиления нажима на ОК ВКП(б) и т.п., или если даже возражали отдельные коммунисты против отдельных моментов, то возражали, что называется, «задним» числом для того, чтобы «задним» числом «отмежеваться», или же эти возражения делались в форме ухода в курительную комнату на 5 минут из зала заседания во время пения националистической песни после пения «Интернационала».

Что лежало в основе этого? В основе лежала, как я выше отметил, или одинаковая оценка взаимоотношений Запада и Востока милли-фирковцев и «правых», или же тактическое расхождение националистов к «левым», но фактическое единство в практической работе с малыми отклонениями. По-моему, совершенно не случайно, что по ряду законодательств и мероприятий, проведенных для татар, совершенно отсутствует четкая классовая линия, например: 1) в земельном законе, принятым первым учредительным съездом Крыма, 2) в работе по татаризации аппарата совершенно безразлично относились к социальному происхождению выдвигаемого, 3) в работе по привлечению в партию батраков и рабочих в партию привлечено очень мало, 4) в культурно-просветительной работе и народному образованию, 5) в таких важнейших вопросах, как переселение крестьян из горных и предгорных районов Крыма, а также во всей практике и политике по обслуживанию земельных нужд татар и т.п.

Как я постепенно подпадал под влияние милли-фирковцев и превращался фактически в милли-фирковца, мною изложено выше. К чему надо добавить, что общие взаимоотношения коммунистов-татар с милли-фирковцами, их фактически общеполитический фронт в

<<l.199>>

важнейших вопросах, безусловно, был той подготовительной ступенью  к этому превращению.

Я уже говорил, и действительно это абсолютная правда, что я теоретически и общеобразовательно был очень слабо подготовлен. Почти что был невежей в этом отношении. 98% моих политических знаний составляет то, что я черпал в беседе с «образованными» людьми-татарами, ибо русского языка я почти не знал, а главное, книги читать не мог, если даже читал, сущность не понимал.

Если я в большинстве случаев разговор с Фирдевсом, Султан-Галиевым и некоторыми другими «образованными» людьми вел на русском языке, то это не отвергает сказанного, что незнание русского языка и отсутствие навыка читать книги на русском языке является основной причиной к тому, что я свои политические знания черпал из бесед с этими «образованными» людьми. Из партийцев, кроме названных «образованных», я много беседовал с тов. Али Боданинским (умер в 20 г.), Меметовым и др. С Фирдевсом подробно на политические темы я начал беседовать с конца 20 года, после его приезда в Крым, с Меметовым и Али Боданинским с 1919 года. С Султан-Галиевым я в первый раз познакомился в начале 21 года в Крыму, он тогда состоял членом коллегии Наркомнаца и приехал в Крым для обследования. Все эти товарищи национальный вопрос освещали и теоретически обосновывали именно в том виде, в каком я говорил выше.

Из этих теоретических изложений у меня складывалось «мое» понимание, моя политическая установка. От всех этих теоретических обобщений национального вопроса оставалось такое впечатление, что коммунистическая партия, в сущности, есть союз националистов господствующих наций, прикрывающихся коммунистической оболочкой, отстаивающая государство и господство бывших господствующий наций. У меня оставалось такое представление, что в общем и целом существует действительная националистическая компартия и существует ее идейная оболочка в официальных решениях, постановлениях партии. Я не имел тогда достаточных знаний хотя бы в такой форме систематизировать свое сознание, что я делаю сейчас, но смысл убеждения, полученный в результате слушания таких теоретических освещений, был такой же, и на базе такой оценки делались выводы, что надо спасти угнетенную нацию, надо поддержать и сплачивать

<<l.200>>

преданных делу освобождения угнетенных товарищей. Тут же должен оговориться, что такая оценка компартии получилась в результате таких освещений не потому, что непосредственно партия так оценивалась, а из «анализа» всей совокупности связей партии, условий работы, окружающих партию, и т.п. Особенно сильно намекали на влияние русской националистическо-буржуазной интеллигенции на партию.

До 23 года, как я излагал выше, мое отношение с националистами в общем и целом было такое же, какое было отношение с ними других коммунистов «правых». Моя связь, может быть, была немного больше, но она не переходила общепринятой правыми границы. До этого времени она была на 99%, если можно так выразиться, культурной связью. Я беседовал, очень часто беседовал с этими «образованными» людьми и они очень гордились, что бывший простой рабочий так жадно интересуется научными и политическими вопросами, приходит к ним, так хорошо понимает их и сам принимает живое участие в обсуждении «научных политических вопросов». Но за это же время мое общение с «правыми» работниками продолжалось и качество нашей работы по «руководству» политической и культурной жизнью настолько поднялось, что наша работа приняла определенную систему, определенную постоянность.

Лидером «правой» группы был Фирдевс. Руководящее ядро считалось вначале: Фирдевс, Меметов и я, приблизительно до половины 22 года, а потом Меметов перекочевал к «левым». Затем руководящее ядро считалось: Фирдевс, У. Ибраимов, Ногаев и я. Между Фирдевсом и мной два раза было расхождение на короткое время, а так мы систематически за это время собирались и обсуждали важнейшие практические и политические вопросы. Наши решения не объявлялись, и в конечном итоге оно устанавливало руководящую линию в спорном вопросе среди тат. коммунистов; собрания состоялись случайно на 99%, по накоплению между нами споров и обид. На этих наших собраниях обсуждались и теоретические вопросы и практические вопросы в вышеизложенном духе. Я за это время, 21, 22, 23 годы, приобрел значительный «теоретический» и практический запал. Я за это время так привык к такой системе работы, что мне казалось, что татарскому работнику иначе немыслимо работать.

Кроме того, мне казалось, что общественные работники вообще так работают. Фирдевс так и информировал, что в Казани в 19 г.,

<<l.201>>

когда он там работал, был центр «левых» и центр «правых», и в Крыму в то время думали, что функционирует центр «левых». На этих собраниях я часто слышал, как Фирдевс говорил, что теоретические установки марксизма и Ленина о близости мировой пролетарской революции не оправдываются, русская революция не могла зажечь Европу, поражение под Варшавой означало фактически поражение русской революции, что русская революция зашла в тупик и т.п. Я помню также, как он своеобразно объяснял пролетарскую революцию с исторической точки зрения. Он говорил приблизительно так: благодаря исторически сложившимся обстоятельствам между Россией и Западной Европой установились такие взаимоотношения, что если Россия хочет жить – или должна догнать Европу, или должна задержать развитие Западной Европы. Он говорил, что Россия в своей истории сделала три рода попытки и все они окончились неудачей. Он говорил, что при Петре Великом Россия взяла курс догнать Европу. Со времени Николая  I Россия сделала попытку задержать развитие Европы, а пролетарская революция исторически означала попытку России опередить Европу, но также потерпела неудачу. Отсюда он делал вывод, что пролетарская революция идет по пути эволюции и, естественно, что русский великодержавный шовинизм будет усиливаться.

Вот таким образом, находясь под теоретическо-идеологической обработкой двух видов националистически-буржуазного мировоззрения «правых» и подлинных националистов, а с другой стороны, приобретший привычку работать и находиться в ложном отношении к партии, я, теперь полагаю, подготовил мое нравственное и идеологическое перерождение и сложил то понимание национального вопроса, в силу которого я такое долгое время не мог освободиться от этого преступнейшего заблуждения.

Долгой практикой партии большевиков установлено, что логика фракционной борьбы приводит к образованию враждебной партии, а наша работа, являясь не только фракционной работой, но фактически являясь национально-сепаратистской работой, приводила к еще большему результату, к сращиванию, вернее, к объединению с националистически-контрреволюционной партией «Милли-Фирка».

Приступая к изложению деятельности Милли-Фирка и своей роли в ней, я никак не могу делать это, хоть в какой-либо степени, не сделав попытку объяснить, почему же я не видел и не сознавал

<<l.202>>

неправильность и преступность своего положения раньше. Я склонен объяснить это все-таки тем, что находиться в ложном положении по отношению к партии, иметь две души, два лица было привито мне, что называется, в «своей» же коммунистической секции, в группе «правых» коммунистов, во-вторых, идеология и теоретические основы «милли-фирковцев» мною были восприняты из уст коммунистов, да еще каких коммунистов, что называется, они были нашими теоретиками. Я, принимая известное участие в работе «Милли-Фирка» с третьей своей душой, с третьим своим лицом, совершенно не чувствовал никогда, что эта третья по счету душа, ибо она абсолютно не отличалась от давно приобретенной в своей коммунистической среде второй души. Этим я отнюдь совсем не хочу сказать, что «Милли-Фирка» и правая группа татарских коммунистов одно и то же. Это совершенно неправильно, но я хочу только объяснить, что через какую подготовительную школу я пошел к «Милли-Фирка» и почему мое идеологическое выздоровление произошло только через большой промежуток времени – во-первых, и после довольно для взрослого человека основательного ознакомления с марксистско-ленинским учением. На самом деле я ведь помню, что, находясь под властью этой в корне ложной теории национального вопроса, я считал себя большим знатоком Востока, политиком и т.п.

Какова была связь нашей «правой» группы с московским центром? Связь была через Фирдевса, но он все, что знал и делал по этой линии, говорил нам. Значение и роль московского центра он видел в том, чтобы координировать работу нацреспублик и районов, держать между ними связь без московского центра невозможно, а главную роль он видел в том, что проведение политики и линии «правых» возможно только тогда, когда возникает препятствие на месте – нажать через центр. До ареста Султан-Галиева Фирдевс регулярно, но не часто  получал письма от него и читал их. Содержание этих писем уже вышло из памяти, в общем и целом в них обычно трактовалась политика партии в превратном виде, козни партии против национальных республик, намерение изменить правильную линию и т.п. 

В одном письме писалось, что тов. Сталин очень рассердился на него за то, что  он на фракции съезда Советов (какого не помню,

<<l.203>>

это было, кажется, в 23 году) выступил за создание федерации нацреспублик советского Востока. В этих письмах также писалось о положении в нацреспубликах и т.п. Фирдевс отвечал, иногда показывал содержание ответа. После ареста Султан-Галиева связь была прекращена. Фирдевса вызвали на 4-е совещание, и он очень волновался за свою судьбу. Вернувшись с совещания, он очень успокоился и хвалился, что тов. Сталин сказал: «Еще вопрос Фирдевс ли находился под руководством Султан-Галиева или наоборот». Он объяснил арест и исключение из партии тем, что Султан-Галиев очень доверчиво пишет по каждому нужному и ненужному поводу. Он говорил, что теперь на некоторое время надо прекратить активную работу, а вскоре он поехал в Москву (1924 г.) и там повидался с  Султан-Галиевым.  Фирдевс считал активными работниками из «правых»: Брундукова, Енбаева, Валидова и Мансурова, Мухтарова он считал «аполитичным», говорил, что он практический работник, а Сабирова считал колеблющимся. Вскоре мы знали, что  Султан-Галиев освобожден и живет в Москве. Я поехал в Ялту на работу (с ноябре 23 г. до мая 24 г.) и не знаю, была ли какая-нибудь связь за это время, но за несколько времени до приезда на работу в Крым [в] Совнарком был у Фирдевса  (он был отозван тогда из Крыма  и приехал на время в Крым), он мне говорил, что  в ЦК ВКП(б) встретил всех товарищей из Казани, в Казани «правые» разгромлены, и все они приехали в Москву. Он радовался, что предстоящий переворот в Крыму восстановит «равновесие». Казань перешла к «левым», Крым - «наш». Он мне рассказывал, что повидался с Султан-Галиевым, подробно говорил с ним и с приехавшими товарищами. Он говорил, что он и  Султан-Галиев догадываются, что тов. Сталин рассердился на «правых» и на Султан-Галиева за то, что Султан-Галиев пытался установить связь с Троцким до своего ареста и за то, что Султан-Галиев обещал Троцкому также добиться поддержки грузинских уклонистов. Фирдевс говорил мне, что моя позиция не вяжется с общей ориентировкой «правых» на Троцкого, что я на пленуме ОК ВКП(б) отделился от татар и голосовал против троцкистского президиума ОК.  Он говорил, что в дальнейшем нам надо ориентироваться на Троцкого. Я спрашивал, почему? Он говорит, что Троцкий обещал Султан-Галиеву  при приходе его к власти изменить национальную политику в духе неоглашенного завещания Ленина  и по указанию правой группы татар-султан-галиевцев и грузинских уклонистов. Я говорил, что обещание Троцкого

<<l.204>>

в корне противоречит его принципиальной позиции по национальному вопросу. Говорил также, что он сам, Фирдевс, мне неоднократно говорил, что все-таки Сталин ведет более правильную линию по национальному вопросу, что хотя не удовлетворяет, но и не очень обижает, он отвечает, что теперь Сталин подпал под влияние великодержавников и собирается постепенно ликвидировать нацреспублики, разгромив правую группу и т.п. Я спрашивал, как может Троцкий прийти к власти, когда его сторонников в партии все-таки мало и терпят поражение. Он говорит, что  он никогда не потеряет свой авторитет, народ и армия его обожают, он поздно или рано все равно придет к власти и говорит, если мы, националы, станем на его сторону и поведем агитацию за это во всех республиках, то это ускорит его приход к власти и тогда Троцкий будет помнить, что националы оказали ему большую услугу и выполнит свое обещание, в корне изменив национальную политику Сталина.  Я говорил, что нам не время сейчас заниматься такой высокой политикой, когда перед нами стоит решающий момент о судьбе Крыма. Он мне говорит, что не возражает, чтобы я в данный момент занимался больше крымскими делами, но, говорит, этот вопрос более важный, твоя республика, говорит, завтра может быть ликвидирована, а если придет к власти Троцкий, будет обеспечена и целость республики и власть нашей группы навсегда, а потому, он говорит, нам надо в ближайшее же время перейти на сторону Троцкого. Я сказал, что я теперь не могу идти против своей линии и не одобряю эту линию.

После приезда на работу в Совнарком из Ялты я видел, что он эту идею долгое времени агитировал среди правых и не без успеха, я замечал, что из молодых правых товарищей Бекир Умеров, Кильдишев и другие начали очень много говорить, одобрять Троцкого. Через несколько месяцев я приехал в Москву, зашел ко мне Султан-Галиев, я спрашиваю, откуда он знал, что я буду в Москве.  Мы много не говорили, мне как-то неудобно было с ним говорить, он понял это, долго не сидел и ушел. Я тогда познакомился с Мухтаровым и Енбаевым. Таким образом, за время моего пребывания в работе в Совнаркоме связь с московским центром больше всего держалась через меня.

 Кто здесь были главными руководителями? Об этом не говорили, но судя по авторитету, в разговоре самым главным считался Енбаев, на втором месте стоял Мухтаров. Я бывал у них очень редко, не каждый раз, когда приезжал в Москву. Султан-Галиев

<<l.205>>

часто присутствовал на собраниях и участвовал в обсуждении вопроса. При моем приезде обсуждали больше всего крымские вопросы и информировали меня о делах в нацреспубликах,  больше всего в Татарии.   

  [В] 1924, 25 и 26 гг. можно сказать, что на этих собраниях, насколько мне помнится, в общем и целом обсуждались небольшие вопросы, кроме крымских вопросов. Перед  XIV съездом только были попытки организовать националов-делегатов съезда и добиться через них обращения в ЦК ВКП (б) в созыве 5-го национального совещания для обсуждения нац. вопроса. Положение в республиках определялось так: великодержавники обнаглели, есть определенные стремления ликвидировать завоевания угнетенной нации. В Татарии наступают, в Крыму и Казакстане, в Башкирии и во всех автономных областях сокращаются права и материальные базы республик и областей, конституции автономных республик не утверждаются, предполагается их полное изменение и т.п. Информировали, что политика на местах настолько реакционна, что даже самые левые элементы предполагают бороться против русского великодержавного шовинизма. Говорили, что дело с одними силами коммунистов не обойдется, что надо заключать единый фронт с интеллигенцией и т.п. Приводили пример, что даже левые начали использовывать духовенство в Татарии для укрепления своей позиции перед русским шовинизмом.   

Самое важное собрание было в начале осени 1927 года. Я только что приехал на учебу  в Москву. Это собрание происходило на квартире Енбаева,  меня позвал Енбаев присутствовать на собрании, где будет обсуждаться крымский вопрос в связи со снятием Петропавловского и назначением Живова. Я тут же по телефону сказал, что я по крымскому вопросу не буду вмешиваться. Он говорил, что все-таки приходи, будем обсуждать еще один важный вопрос. У меня уже не было желания ходить по таким собраниям, но привычка оказалась еще сильнее, я пошел. Говорили о крымских делах, я совершенно не вмешивался  в разговор. На этом собрании присутствовали Енбаев, Сабиров, Мухтаров, Вели Ибраимов, Султан-Галиев, А. Мансуров и не помню еще кто.  По крымскому вопросу решили повлиять на Живова, чтобы он ориентировался на правых, затем перешли к обсуждению вопроса о том, каково должно быть отношение правой группы к новой оппозиции и в частности к Троцкому.

Обсуждение этого вопроса приняло

<<l.206>>

очень острый характер. Оказалось большое разногласие. Мансуров, Султан-Галиев высказались за присоединение к оппозиции. Султан-Галиев очень горячо отстаивал эту точку зрения.  Мансуров менее горячо. Высказывавшиеся за оппозицию мотивировали тем, что надо же в конце концов решиться на активную политику и присоединиться к какой-либо общероссийской политической силе, которая больше всего отражает наши интересы. Они говорили, что оценка оппозиционного блока нашего международно-внутреннего положения вполне правильная, они говорили, что если эта оппозиция также будет задушена, то это будет конец революции, ибо русский великодержавный шовинизм, покончив с последними остатками революционных элементов в партии и стране, окончательно укрепит свое положение, свою диктатуру. Не останется свободных сил оказать серьезное сопротивление реакции и, следовательно, татарские и угнетенно-малые народы безвозвратно будут обречены на окончательную ассимиляцию. Говорили, что оппозиция вполне объективно доказывает перерождение диктатуры пролетариата, что уже теперь под маской этой диктатуры господствует русский шовинизм, в основном отражая интересы русского мужика, но главный мотив был тот, что оппозиция эта является действительно сильной и сумеем совершить переворот и напоминали, что Троцкий остается верным своим обещаниям, данным им же в 23 году Султан-Галиеву о коренном изменении национальной политики.  Мухтаров, Сабиров и Енбаев стояли в общем и целом за отказ от оппозиции. Я не помню хорошо, что Енбаев занимал среднюю позицию или твердо стоял против присоединения. Я занял такую позицию, что в данный момент, поскольку мы не можем сказать о возможности победы оппозиции, что означало бы гражданскую войну, ибо без гражданской войны она власть не получит и, следовательно, она ведет страну к гибели, то мы не можем идти на это дело, что это было бы безумием с нашей стороны. Я говорил, что все товарищи доказывают неизбежность гражданской войны, я указывал, что это неверно, что партия достаточно сильная, чтобы справиться с оппозицией без гражданской войны, что оппозиция вовсе не так сильна, как рисуют ее товарищи, если бы товарищи доказывали обратное, т.е. неизбежность гражданской войны, то это означало бы гибель диктатуры пролетариата в условиях наличия единого фронта империализма против СССР, если бы это бы так, я говорил, тогда надо было бы подумать о самостоятельной позиции, но говорил, что это не так.