Опрос крымскотатарского политика О. Дерен-Айерлы комиссией ЦКК ВКП(б)

Transcription

<<l.163>>

Показания Дерен-Айерлы от 31.VII.29 г. 

Моя связь с Милли-Фирка установилась через Чобан-Заде. Я познакомился с Чобан-Заде вскоре после приезда в Симферополь, так, приблизительно через месяц или полтора, примерно в декабре 20 г. Это произошло таким образом: он зашел ко мне и представился, что он тот самый Чобан-Заде, который хотел меня видеть и т.п., он говорил, что он, хотя профессор, но в душе остался сыном чобана (пастуха) и т.п. После этого он так в течение еще месяца заходил ко мне часто и приглашал меня к себе. Вот таким образом приблизительно в течение 2½-3-х месяцев в беседе со мною мне все рассказывал о своей жизни, о крымских людях, с кем он был раньше связан, кто ему больше нравится, что делал в Венгрии, говорил, что он принимал участие в Венгерской революции, знал тогда тов. Бела Куна и т.п., в общем он мне представился как большой знаток восточной жизни, большой общественный деятель и политик и все, что хочешь. Он говорит, что вот уже около года, как он приехал в Крым и познакомился со всеми деятелями и окончательно пришел к убеждению относительно того, кто из общественных деятелей сможет работать в деле обслуживания культурно-общественной жизни татарского населения и т.п. Он постепенно начал мне рассказывать истории национального движения, начиная с гаспринских времен, и особенно о том, как с 1905 года складывалось это движение, как учащаяся молодежь Крыма основывала в Константинополе кружки и общества, о своей роли там, о том, что организаторами и идеологами этого общества  были Челебиджан и Джафер Сейдаметов и т.п., в общем, как мне теперь становится ясным, он вбивал мне в голову то убеждение, что без милли-фирковской интеллигенции в Крыму ничего нельзя делать. Он почти что каждый день или через 2-3 дня заходил ко мне. Я тоже ходил к нему.

За это время я с другой стороны обрабатывался Фирдевсом. Он так же, как я об этом уже писал, говорил мне о национальном вопросе в той форме, как я уже излагал. Один раз я зашел к Чобан-Заде (должно быть, в феврале 21 г.),  у него сидело человек 5-6, не помню кто там был, но он меня представил им, говоря, что я самый лучший его друг и что я очень благожелательно отношусь к интеллигенции, той интеллигенции, которая уже с 1906 года работает за освобождение Крыма и принимает участие в рев. движении и т.п. Он говорил, что он уже давно со мной беседует и окончательно узнал мое мнение и убедился, что я искренне поддерживаю эту интеллигенцию и т.п. Я там сидел немного, я говорил им, кажется, что да, я думаю так, как Чобан-Заде говорит, я думаю, говорил, что советской власти интеллигенцию необходимо использовать, особенно ту интеллигенцию, которая является работоспособной и стремится принять участие в советском строительстве для поднятия культурно-экономического уровня татарского народа. Тут же должен сказать, что мне тогда такого рода связь, казалось, совершенно ничем не нарушает партдисциплину, о которой у меня тогда вообще не было, можно сказать, никакого представления. После этого разговора моя связь с милли-фирковцами продолжалась опять-таки через Чобан-Заде, но до обл[астной]   беспартийн[ой] тат[арской] конференции ничего кроме общих разговоров я не говорил тогда с Чобан-Заде. Меня особенно интересовали его рассказы о Востоке, о Европе, как там жизнь и т.п. (он был во многих городах Европы и был в Персии и Турции). Очень интересными казались мне его рассказы о жизни учащейся молодежи в Константинополе, ибо я, живя в Константинополе, все-таки не знал об этом, потому что, будучи рабочим и работая в день 12-14 часов, естественно, не имел никакой связи. Единственно, о чем я говорил с Чобан-Заде, о политическом вопросе – это был вопрос о республике, примерно в начале мая 21 г., а все остальные вопросы, главным образом и исключительно, были такие, как я изложил. Он кроме того очень много говорил о вредительствах мурзаков (тат. дворян), мулл и кадиев, он чувствовал, что это мне очень нравится. Я не понимаю, как все-таки этот человек был терпелив и так терпеливо меня обрабатывал и обрабатывал для меня совершенно незаметно. Я иногда спрашивал себя, почему же этот профессор так часто заходит ко мне, но мои сомнения каждый раз исчезали, когда я вспоминал, что он говорил почти при каждой беседе, что я как-то способен понимать много, что никто его не понимает так, как я. О республике же мы с ним говорили следующее: он меня спрашивал, что каково мое мнение о

<<l.164>>

республике. Он говорил, что в Наркомпрос (тогда был Крымнаркомобраз и Фирдевс заведовал им) позвал его Фирдевс и говорил ему о том, что сейчас решается судьба Крыма, что вопрос о республике есть вопрос общетатарский, в этом вопросе все должны быть за, а между тем, сказал ему Фирдевс, Дерен-Айерлы против республики, потому что Чобан-Заде, поскольку со мной так дружен, должен на меня влиять, чтобы я отказался от своего мнения. Чобан-Заде также говорил, что об этом также просил его земляк Ногаев. Я ответил, что я понимаю, что вопрос о республике является важным вопросом, но сейчас, я сказал, об этом не время говорить. Я говорил, что надо учитывать то, что татары в Крыму составляют только 20%, что я не понимаю даже зачем это сейчас нужно. Наша задача – работать сейчас для поднятия культурного уровня татарского населения, а что особенного даст республика для этого? Я сказал, что от своего мнения я теперь отказываться не буду. Он сказал, что согласен со мной, с ним согласятся также и другие товарищи. Чобан-Заде был такой хитрый, что он никогда прямо не возражал мне и, по-видимому, и здесь поступил так. Но на самом деле, я потом узнал от Булушева (он был тогда представителем Наркомнаца в Крыму), что все материалы о необходимости республики составлялись исключительно милли-фирковцами. Тогда в этом представительстве Наркомнаца работали Хаттатов, один из виднейших милли-фирковцев, Айвазов, тоже виднейший милли-фирковец, больше того для составления тезисов о республике привлекались и Татбюро и другие милли-фирковцы, секретарем которых состоял тогда Фирдевс. Кроме того, для ведения агитации в пользу республики посылались в деревню многие милли-фирковцы. Представительство Наркомнаца послало своего инструктора для агитации в деревнях, в качестве которого состоял не кто иной, как Аким Муслюмов. Потом я все это узнал, понял, что Чобан-Заде обманывал меня, но я уже был захвачен волной. Еще не закончилась партконференция, как была получена телеграмма от ЦК ВКП(б) о том, что в Крыму объявляется республика, и я настаивал больше на своем мнении, хотя и не стал сразу защитником республики. Вот так фактически обстоял вопрос о республике. Мое мнение против республики было действительно мое собственное мнение, оно докладывалось в ОК ВКП(б), доводы, которые я приводил, были доводами президиума ОК и мой голос был дан на заседании президиума ОК до разговора с Чобан-Заде. Фирдевс просил Чобан-Заде, чтобы я отказался от высказанного мной мнения и уже данного мной голоса, так что я с Чобан-Заде до моего решения и голосования против республики не говорил.

После Фирдевс меня позвал и очень долго доказывал (после окончания партконференции и решения вопроса о республике), что было моей  большой ошибкой голосовать против республики, он приводил пример из Казани и Башкирии, что республика не дается, а завоевывается. Он говорил, что в Татарии и Башкирии было несколько восстаний, пока  получили республику. Разве, говорит, это не показывает значения республики, она нужна для того, чтобы освободиться от непосредственного угнетения русского государства. Благодаря республике, говорит, мы приобрели права работать без контроля русских. Многие вещи, которые не разрешаются русским шовинизмом, можно, говорит, провести при республике и т.п. За все это время моя связь была только с Чобан-Заде.

 Через некоторое время состоялась областная беспартийная тат. конференция (в сентябре или октябре 21 г.). Эта конференция оказалась полностью под влиянием Милли-Фирка. Все делегаты были проникнуты националистическим угаром. Я помню, она и на меня повлияла, чтобы еще больше толкнуть на неправильный путь, но она повлияла и на других коммунистов в смысле усиления в них национализма. О том, каким образом эту конференцию использовали националисты, я говорил. После этой конференции моя связь также не отличалась от прежней. Чобан-Заде ходил ко мне. Но обострился голод.

Я целиком занялся борьбой с голодом. День и ночь был занят по этому делу. Часто ездил по районам для обследования, писал статья в газете и т.п. Это бедствие очень сильно повлияло на меня, а более тяжелое положение татарского населения еще больше способствовало моему обособлению и других татарских коммунистов, общая оценка голода была такая же – изъятие излишков у буржуазии. Все говорили, что голод явился следствием ограбления Крыма как со стороны здешних русских, так и со стороны пришедших и рисовали картину таким образом, что от голода умирают главным образом на 90% татары, что это потому, что во время продовольственной разверстки больше всего отбирали у татар, приводили примеры и т.п. Очень убедительными в этом отношении были заявления членов Крымревкома татар, тогда таковыми состояли Меметов, Фирдевс, Идрисов, не помню еще кто. Эти товарищи прямо доказывали, что

<<l.165>>

Крым довели до этого пришельцы-русские, указывали, что на их десятки заявлений просто не обращают внимания в ревкоме, хотят, чтобы все отобрать у Крыма и оставить татарское население на голодную смерть и таким образом ликвидировать в Крыму татарский вопрос. Говорили, что России Крым нужен без татар. Говорили, что русские работники прямо нарочно дают ложные сведения о благополучном положении Крыма и из центра также не обращают внимания на Крым. Не объявляют Крым голодающим, ибо политика ликвидировать татарский вопрос путем уничтожения их посредством голода есть общая политика.

Особенно провокационно была использована весть о назначении в Крым Саид-Галиева председателем Совнаркома. О нем говорили, что он, отличаясь перед центром по выполнению разверстки с большими превышениями задания, обрек на голодную смерть половину татарского населения Татарии и теперь на такую же задачу его посылают в Крым. И это приводили как доказательство того, что действительно политика такая, что республику дают, национальный вопрос разрешают в правовом политическом отношении, но потом такими действиями ликвидируют национальный вопрос. Все это говорили коммунисты. В этом отношении особенно отличался Фирдевс как человек, побывавший в Казани, хорошо знающий Саид-Галиева. Тогда казалось всем, что факты налицо. Действительно с признанием Крыма голодающим  немного опоздали, но это ведь никакого отношения не имело к тому, что говорили на русских товарищей, клеветали на партию, на рабочий класс, клеветали на каждом шагу, клеветали почти все татарские коммунисты, тогда «левые» и «правые» группировки в Крыму не существовали, по крайней мере, споров и разногласий не было. Эти разговоры начались тогда, когда еще голод только что начался с конца 21 г.

 С обострением голода еще больше усилилось недовольство, местный шовинизм и влияние этого шовинизма на татарских коммунистов. Националисты тут играли, безусловно,  первую скрипку. С обострением голода, обособление татарских коммунистов еще больше усилилось. Приехал Саид-Галиев. Состоялся первый съезд Советов Крыма, но, несмотря на то, что в состав КрымЦИКа было введено почти 50% татар и половину наркомов назначили из татар и одним из наркомов был назначен Халил Чапчакчи, Чобан-Заде был введен в члены президиума КрымЦИКа, несмотря на это, обособление татарских коммунистов не уменьшилось, а усилилось, ибо голод еще больше обострился, помощь организована была по-настоящему только со второй половины 22 года, но к старому положению теперь добавилось новое явление, как борьба между «правыми» и «левыми», от того, что теперь во главе правительства стоял Саид-Галиев, татарин, доверие к власти не увеличилось среди местных коммунистов, ибо про него еще до его приезда довольно сильно распространили приведенные выше слухи.

В это время линия «правых» коммунистов и националистов совершенно не отличалась. За это время моя связь с Милли-Фиркой, как я сказал, была такой же, как раньше, я должен оговориться, что она не была связью, установленной с Милли-Фирка, а она была поскольку, поскольку я продолжал знакомство с Чобан-Заде и он ко мне ходил и я ходил к нему. Никаких общих вопросов, обсужденных с Чобан-Заде или вместе с ним и другими, я не помню. Мои разговоры с Чобан-Заде и другими националистами в это время носили характер, никого ничем не обязывающий. Все вопросы, касающиеся их назначения на работу, в это время осуществлялись ими сами непосредственно, они имели широкое знакомство в несколько раз более моего. Ставши наркомами и ответственными работникам, и они владели почти самостоятельным положением.

Вели Ибраимов в это время был с ними больше, он был в это время наркомом РКИ Крыма, заместителем пред. КрымЦИКа и уполномоченным по борьбе с бандитизмом, через него милли-фирковцами проводили свои вопросы. Все говорили о могуществе Вели Ибраимова, я был небольшой фигурой, а кроме того, несколько раз я оставался безработным, а милли-фирковцы использовывали более влиятельных наркомов и т.п. Тогда со мною и разговоров много не вели. Я с Вели Ибраимовым не был тогда так связан, он ко мне вообще относился холодно, а это время это особенно замечалось. С Вели Ибраимовым и милли-фирковцами не присутствовал. Я совершенно не знаю, какая связь между В. Ибраимовым и Милли-Фиркой в то время была, но я допускаю, что она безусловно была, потому что милли-фирковцы часто ходили к нему. Моя большая связь началась, как я писал, с 23 года, но я не говорю, что до этого говорил только с одним Чобан-Заде, а больше ни с кем не говорил и что никогда по несколько человек не сидели – этого я не говорил. Я говорил и с Озенбашлы много раз, и с Чапчакчи, и с Хаттатовым и со многими другими милли-фирковцами. Говорил по очень многим вопросам тогда, но эти разговоры по крайней мере не выходили из рамок самостоятельности разговаривающих, т.е. ничем никого не обязывающие разговоры. Свою роль наверняка сыграли, они безусловно оказывали на меня влияние – этого нельзя отрицать. Нельзя отрицать также, что эти люди посредством этих разговоров, наверняка, использовали меня.

<<l.166>>

А может быть, использовали не меньше, я только отрицаю то, что я будто тогда еще состоял членом руководящего состава. Такая связь с участием в руководящем центре, как я уже изложил в предыдущем, установилась в 23 г.

Надо только добавить, что эта связь установилась, во-первых, потому что степень моего перерождения к этому времени настолько усилилась, что оно перешло в определенное качество, я, должно быть, начал видеть все по-иному, по-националистически, чему способствовало то положение, что масса татарского населения, можно сказать, в большинстве своем находилась под влиянием милли-фирковцев. Можно твердо сказать, что наши коммунисты самостоятельно своего влияния на массу не имели. Связь по всем линиям общественной и партийной работы устанавливалась так или иначе через милли-фирковцев. По линии народного образования, печати (исключая комсомольскую в то время), кооперации, Помгола, учительства по линии советского аппарата, ибо вовлечение татар в советский аппарат производилось без разбора классового происхождения, потому, естественно, что в аппараты в первую очередь попадали националистические элементы. Таким образом, связь с массой по всем линиям фактически существовала через националистов.

К этой форме связи татарские коммунисты приспосабливались, не думали установить непосредственную связь с пролетарско-бедняцкой массой, основной массой крестьянства, классового подхода не было. Такое положение фактически существовало все время вплоть до ареста В. Ибраимова, до 28 г. В борьбе же между «левыми» и «правыми» уничтожалась последняя энергия татарских  коммунистов. В силу этого не давали больших результатов и те усилия «левых» коммунистов, которые так или иначе были направлены для развязывания классовой борьбы среди татар. В татком[сом]оле, принимая участие в работе Милли-Фирка, я совершенно не замечал разницы между «правыми» и милли-фирковцами. И здесь обсуждались вопросы под углом зрения чисто национального интереса и среди «правых» таким же образом.

Ограничиваясь уже теми изложениями о характере работы «правых», я только добавлю о том, как Фирдевс уже в 22 г. говорил мне об основах политической установки «правых» султан-галиевцев. Он говорил так: в открытой борьбе с Западом Восток потерпел поражение и в данный исторический момент Восток не может и не в состоянии бороться с Западом с методом открытой борьбы. Турция погибла потому, что она не могла приспосабливаться к методу скрытой борьбы. В чем он, этот метод, должен заключаться? В том, что ты должен показать себя всегда сторонником системы и строя данной великодержавной нации, но самостоятельность своей нации ты должен сохранить, что под покровом этой государственности должна расти настоящая живая чистая нация. Он говорил, что Челебиджан и милли-фирковцы вполне были правы, но они по форме действовали по старому методу открытой борьбы. Такой путь борьбы  абсолютно не выгоден для угнетенных малых народов.  Он приводил примеры и самым искусным образом указывал, что любой национальный вопрос, как он есть, в национальной форме нельзя ставить. Надо обходить, надо всех обманывать, силу нации сохранить самостоятельно и т.д. Я много слышал ядовитого от Фирдевса, но не помню все, что он говорил, и невозможно помнить все это, но я должен сказать, но я должен сказать товарищам, чтобы была принята во внимание та роль, которую играл Фирдевс в моем подпадании под влияние милли-фирковцев и тех условий, которые способствовали этому. Я любое, мною сказанное, относительно Фирдевса всегда готов подтвердить в присутствии самого Фирдевса.

Султан-Галиев тоже сыграл известную роль в этом отношении, но у него такой скрытности передо мной не было. Конечно, я, понимая, что все это для меня не является основанием, что я работал с Милли-Фиркой, я полностью сознаю свою вину перед страной, перед рабочим классом, перед партией. Я должен был всем этим глупым вещам, в сущности являющимся не чем иным, как остатками религиозной ограниченности, обособленности, в новой форме, не поддаваться и не свернуть с правильного пути, что требуется от каждого коммуниста. Я должен был ответить им сразу: все это хорошо, но забывается маленькая вещь, а именно: разница между пролетарским Западом и буржуазным, что малые народы в лице пролетариата должны видеть своего освободителя, в лице диктатуры пролетариата должны видеть единственного своего спасителя и т.п. Такую простую вещь, которую знают даже пионеры, а коммунист должен был не только знать, но обязан был работать над тем, чтобы вытравить последние остатки недоверия национальной массы к пролетариату. Вот такую

<<l.167>>

простую вещь, искренне заявляю вам, товарищи, я тогда не знал. Не знал, конечно, изменившись в ту пору, потерявши свой рабочий инстинкт. У меня не было такого недоверия, отражаю его интересы национальной буржуазии, а оно родилось у меня впоследствии, оно вбито было в мою душу моими классовыми врагами. Я искренно заявляю вам, что я от этого недоверия отряхнулся, высвободил себя раз навсегда и если вы дадите мне возможность принять участие в великом строительстве и великой борьбе рабочего класса, я докажу это на любом испытании, которое партия мне укажет.

В 1923 г. моя связь с Милли-Фирка получила такой характер, что я считался членом руководящего  состава и «аркадашлыка» <<товарищество>>, об этом я говорил в предыдущий раз. Руководителем «аркадашлыка», т.е. Милли-Фирка, считался  Чобан-Заде. На собраниях обсуждались почти исключительно таткооповские вопросы. Из общих вопросов, какие обсуждались, мне помнится только тот, о котором я в предыдущий раз написал. Я уже написал, что это положение мне казалось совместимым со званием членам РКП только благодаря тому, что, должно быть, я был тогда совершенно переродившимся элементом. Мне эти строки не очень легко пишутся. Я не могу объяснить, товарищи, что это состояние было со мною. Ведь на самом деле я никак не могу объяснить, как это случилось, как дошел до такого состояния, как иначе можно объяснить это, если не тем, что я превратился в такого элемента только благодаря тому, что классовое понимание заменилось национальным, и я спрашивался себя, если бы окружающие меня коммунисты были действительными  коммунистами, разве не заметили бы это мое перерождение. Ведь я ни  на один день не отрывался от тех «правых» коммунистов, с которыми я работал, и никакие разногласия по тем обсуждаемым нами вопросам не возникало. Я в это время (в 23 г.) посещал собрания «правых», решали и обсуждали очень много принципиальных и практических вопросов и я вам, товарищи, искренне заявляю, что я никакой разницы между собраниями Милли-Фирка и собраниями «правых» коммунистов не видел, кроме той лишь разницы, что на собраниях «правых» коммунистов вопросы рассматривались посредственно, а на собраниях Милли-Фирка вопросы рассматривались непосредственно, т.е. правые коммунисты к массе никакого собственного отношения не имели, массовые вопросы брали во внеклассовом разрезе, брали массу, как народ, следовательно, без своего отношения к массе, по милли-фирковскому, значит, посредственно, а  милли-фирковцы брали эти вопросы непосредственно, согласно со своим классовым существом. Поэтому мне очень трудно, в высшей степени трудно изложить деятельность Милли-Фирка оторвано от деятельности «правых» коммунистов. События и вопросы, которые мне очень трудно вспомнить, мне не вспоминаются иначе, как в связи с работой, которая проводилась у «правых» и в Милли-Фирка. Вот приведу пример, как слагались вопросы и обсуждения вопросов: если сидишь с «правыми», начинаются обсуждения вопросов и тот или другой работник к этому вопросу заявляет вместе, без различия партийности, имена и «правых» коммунистов и националистов, то же самое на собрании «аркадашлыка»: в отношениях к вопросу милли-фирковца или «правого» работника различия не делались. Разница была только во мнениях «правых» коммунистов милли-фирковцев и «левых».

 Кроме сказанного о работе в Милли-Фирка, о разговорах с Чобан-Заде за это время, я хочу добавить то, что Чобан-Заде говорил мне про Джафера Сейдаметова и что я знаю о структуре Милли-Фирка. Чобан-Заде и другие милли-фирковцы много говорили мне о Джафере Сейдаметове, но у меня в памяти осталось то, что о нем сказал Чобан-Заде. Он мне говорил о нем, что Джафера Сейдаметова он знает со времени его учебы в Константинополе, не знаю это, к какому году относится, не то в 1908, не то 1905-6 гг. Он, Чобан-Заде, выражал симпатии к его таланту, твердости и т.п. Он говорил, что после окончания университета в Венгрии он приехал в Крым в 1920 г. В пути встретил  его и говорил с ним о том, не желает ли он приехать в Крым и т.п. Джафер Сейдаметов ответил, что не желает. Крымский вопрос, сказал он, Джафер Сейдаметов, является очень сложным вопросом. Он, Джафер Сейдаметов, написал книгу о Крыме на французском языке и хочет ее издать. Это Сейдаметов сказал Чобан-Заде в 1920 году при встрече с ним в пути. Я спрашивал, какую книгу он написал. Чобан-Заде ответил, что там он изложил всю историю Крыма до времени добровольцев (до 20 г.). Я спрашивал о содержании книги. Он ответил, что ничего не помнит о содержании. Чобан-Заде говорил, что вместе с ним тогда был Мамут Недим, который возвращался из учебы из Берлина (сейчас коммунист, наркомпрос Крыма). Вот все, что я слышал от Чобан-Заде о Джафере Сейдаметове.

Я, товарищи, вам излагаю все,  что знаю о милли-фирковцев. Мне нелегко вспоминать это

<<l.168>>

позорное прошлое, когда я, должно быть, превратился в такой элемент, когда не понимал, что нельзя относиться к людям так безразлично, слушать всякую вещь, не иметь к этим вещам своего собственного отношения, определять свое отношение к этим вещам под влиянием чуждой идеологии, но что же делать, наверное, таким я был тогда.

О структуре Милли-Фирка знаю следующее: те милли-фирковцы, которые работали в центре, считались членами центрального «аркадашлыка», а те, которые работали в районах, считались районными членами. Я из центральных членов знал: Чобан-Заде, Озенбашлы, Чапчакчи, Хаттатова, Айвазова, Вели Ибраимова; из районных я знал: Акима Муслюмова и Темир-Кая из Ялты. Кроме них, помню еще следующих лиц, работавших в Таткоопе и стоящих в близком отношении к «Милли-Фирка», но которых я хорошо не знаю: Умер Азиз, Бекир Одабаш, Турупчи, Бахчиван, Таракчи, Байбуртлы, Якуб Керчи, Усейн Бабанинский, Джалтир Ахмедуллаев и др. не помню и фамилии не помню. Я не нес там никаких организационных функций, милли-фирковцев было, наверно, очень много, несколько сот человек, потому что многие учителя, преподаватели и работники из интеллигенции, безусловно, принимались в Милли-Фирка.  Социальный состав их безусловно является буржуазным, как мне сейчас не тяжело вспомнить такое грязное прошлое, но теперь  со всей определенностью говорю, что милли-фирковцы были безусловно идеологами рождавшейся татарской буржуазии. Они отражали вместе с тем интересы кулачества, помещиков, духовенства и купцов. Мелкая буржуазия шла за ними не потому, что они отражали их интересы, а потому что благодаря «невежеству» татарских коммунистов татарские эксплуатируемые массы не осознавали свои классовые интересы и благодаря неорганизованности татарского пролетариата мелкая буржуазия колебалась в сторону милли-фирковцев. Здесь, конечно, основную роль играет недоверие татарской массы к русскому  пролетариату, который осуществляет свою диктатуру в союзе с основной массой крестьянства. Но это недоверие также есть результат несознательности своего классового интереса татарской пролетарской бедняцкой массы.

Я в 23 г. вскоре уехал в Ялту на работу в райисполком. С центром я не порвал связь, но не являлся членом руководящего состава центрального «аркадашлыка», в Ялте я имел связь с айвасилскими милли-фирковцами, я несколько раз был в Айвасиле на квартире Темир-Кая, там обсуждались разные районные вопросы, больше всего жаловались на отсутствие леса, о земельной тесноте и т.п. Конечно, эти вопросы, если даже не решались там, но в том духе их пытались проводить. Из правых коммунистов тогда в Ялте работали Бекир Умеров, Измайлов и не помню кто еще, но и другие коммунисты, в частности, честные коммунисты, в общем и целом проводили единую линию в важнейших вопросах. За время работы в Ялте я несколько раз приезжал в Симферополь  с националистами повидаться или нет, не помню, потому, наверно, что с Таткоопом не имел уже дела. А Фирдевса и «правых» коммунистов встречал каждый раз. При приезде Фирдевс мне в это время рассказывал, что его собираются снимать с наркомюста за то, что он замешен в дела Султан-Галиева, что Саид-Галиев и «левые» стараются использовать дело Султан-Галиева для разгрома «правых», он говорил, что в Казани дело Султан-Галиева использовывают для всякой провокации и т.п.

Вскоре я приехал в Симферополь на работу в Совнарком. Избрание меня в Совнарком прошло с полным согласием татарских коммунистов «правых», в этом вопросе никакого участия Милли-Фирка не было, но весть о поражении «левых» и о победе «правых» была распространена по всему Крыму среди татарского населения. В этом отношении работали и «правые» и милли-фирковцы. Здесь надо отметить следующее для характеристики «правых» коммунистов. Все они до 9 обл[астной] партконференции работали очень дружно с президиумом обкома и с тов. Саид-Галиевым. Саид-Галиев собирался уехать из Крыма по своему желанию, а кандидатуру на место Саид-Галиева намечали одного из двух работников: или У. Ибраимова, или Меметова. Обе группы, и «правые» и «левые», заискивали перед Саид-Галиевым для того, чтобы тот рекомендовал одного из этих работников. Насколько мне помнится, тов. Саид-Галиев написал даже письмо по этому поводу в ЦК, рекомендуя одного из этих работников. Вели Ибраимов был за своего брата У. Ибраимова и несколько недель до конференции на квартире Фирдевса обсуждался вопрос о кандидатуре на место Саид-Галиева. Присутствовали: В. Ибраимов, У. Ибраимов, Ногаев и другие татработники, решили выдвинуть из «правых» У. Ибраимова, брата В. Ибраимова. Возможно, что В. Ибраимов этот вопрос тогда согласовал с милли-фирковцами, это очень возможно, вот почему моя кандидатура на пост предСовнаркома была неожиданной для многих. За мою кандидатуру твердо стояли больше всего молодые «правые».

Но важно вот какое обстоятельство.

<<l.169>>

 «Правые» коммунисты, все как один, были за троцкистский президиум ОК ВКП(б), за Уфимцева и все время уверяли и Уфимцева и Саид-Галиева, что они за президиум, против Севастопольской организации. И действительно, они все голосовали вместе с президиумом (на 4 пленуме ОК, это было, кажется, в феврале 24 года), против севастопольских членов ОК РКИ, выступивших за линию ЦК ВКП(б). Я голосовал один из татар с севастопольцами. Таким образом, до последнего часа «правые» коммунисты стояли за Уфимцева, а на последнем, что называется, часе они «изменили». Вели Ибраимов и Умер Ибраимов считали, что такого секретаря, как  Уфимцев Крым больше не увидит, мое голосование они назвали второй изменой республике. Но вот такие сторонники Уфимцева, так решительно заверявшие и Саид-Галиева и всех членов президиума, палец о палец не ударили для защиты своей линии. Самое удивительное еще заключается в том, что эти самые твердые сторонники уфимц[евс]кого президиума в тот же день подписались под документом, где говорилось, что ОК ничего не делал для татар и т.д. Вот отсюда можно заключить, до какой степени беспринципными были эти «правые» коммунисты. Вот отсюда можно заключить, до какой степени существовало среди татарских «правых» коммунистов безразличное отношение к общепартийным вопросам. Свое отношение к тому или другому вопросу или линии «правых» коммунист определял не по существу, не непосредственно относясь к данному вопросу, постольку, постольку данный вопрос определял его должностное положение, он будет голосовать за любой общий вопрос, если это выгодно, завтра же сделает совершенно противоположное, если это также выгодно.

За время работы в Совнаркоме я совершенно не помню, какие собрания происходили с милли-фирковцами. Я знаю только одно, один раз Озенбашлы зашел ко мне и говорил, что Вели Ибраимов и весь «аркадашлык» очень недоволен моим поведением, что совершенно забыл аркадашлык, что я пойму потом свою ошибку так действовать. Они решили связь держать с Вели Ибраимовым и т.п. Я сказал, что руководство он доверяет только мне – это неверно. Он мне сказал только, что в Крыму его личным приятелем остался только я. Я также мало посещал собрания «правых», потому и «правые» обижались на меня, что стал большим и забыл их, но вопрос об использовании «правых» с каждым «правым» приходилось. Я не говорю, что я не был на собраниях «правых» в то время, я говорю только, что я мало посещал эти собрания. В первое время работы в Совнаркоме на собраниях «правых» коммунистов обсуждались главным образом вопросы об использовании работников из «правых», недовольными остались У. Ибраимов  и Фирдевс.

Фирдевса не хотели оставить в Крыму, он находился в распоряжении ЦК ВКП(б), он был отозван из Крыма, вернее, он был откомандирован  из Крыма старым составом ОК ВКП(б). Он добивался, чтобы его оставили в Крыму и чтобы назначили его, по крайней мере, наркомом. У. Ибраимов был недоволен, что его кандидатуру не выдвинули на пост предСовнаркома. Фирдевс в Крыму остался, но его послали в Бахчисарай на работу, за что он был очень недоволен, что его, лидера правой группы, послали в Бахчисарай. Он думал, что я его не защищал, а на самом деле в ОК ВКП(б) все смотрели на дело именно так, что его можно оставить в Крыму только при том условии, если он поедет в Бахчисарай на районную работу. Фирдевс  уехал в Бахчисарай, все «правые» получили работу, работа пошла по линии «правых». Со всех районов получались одобрения работы «правых»; за 24 год никаких острых конфликтов, где бы то ни было,  по татарскому вопросу не было. Говорили даже о том, что борьба между «правыми» и  «левыми» прекратилась. Но на самом деле это затишье, как я теперь устанавливаю, было следствием полного удовлетворения интересов татарского кулачества, татарской буржуазии. Все мероприятия «правых», которые, конечно, удавалось проводить, поскольку эти мероприятия брались и проводились без классового различия, выражали интересы татарской буржуазии, на самом деле, если взять всю работу за это время и анализировать ее, то мы установим, что татаризация аппарата проводилась за счет нерабочих и небатрацких элементов, устраивались в соваппараты сыновья буржуазии и духовенства и т.п. Искренне заявляю, товарищи, что я тогда не понимал этого. Как это мне понять тогда, когда как у меня, так и у всех «правых» не было классового понимания, а было «национальное» понимание. Думали сделать только для «татар», не разбирая классового различия. Фирдевс в то время  «работал» в Бахчисарае, часто приезжал в Симферополь, он только выражал недовольство, что мы, главным образом он указал на меня, медлим с устранением оставшихся «левых». Он говорил, что самое важное иметь этот аппарат. В этом

<<l.170>>

отношении и другие «правые» на меня очень нажимали, но неправильная политика, не классовая политика «правых», не могла не привести к столкновению с партийной линией. Столкновение с партийной линией получилось первым долгом в земельном вопросе.

Какая была наша установка в земельном вопросе? Она была такова: заселить «татар» на лучшие земли, взять, сколько сумеешь, лучшие участки, совхозы и т.п., для заселения в них татар. Даже тех городских татар, которые уже давно усвоили городскую жизнь, мы хотели вернуть обратно на землю. Кто воспользовался от такой линии? Безусловно, татарское кулачество, ибо имело хозяйственную возможность освоить эти земли, такая постановка открывала им широкие возможности эксплуатировать татарское батрачество и бедняков. Больше того, от такой постановки не могло не воспользоваться все кулачество всех национальностей Крыма. Земельные вопросы «правыми» обсуждались неоднократно, я помню конкретную постановку его, но в общем и целом я даю характеристику этих обсуждений и того курса, который был взят. Столкновение с партийной линией началось именно с того, что с мест начали возражать по поводу неправильности в землеустройстве и т.п.

 К вопросу переселения местного татарского населения добавился вопрос о реэмиграции крымских татар из Румынии. Этот вопрос поднимался давно, если не ошибаюсь, со времени первого съезда Советов Крыма, с 22 г. Реэмиграция за все это время носила характер декларации, и она была только декларацией. Возникновение этого вопроса, желание «правых» превратить эту декларацию в действительность, основанием явились подготовительные работы по переселению в Крым еврейских трудящихся. Реэмиграция как противопоставление переселению еврейских трудящихся была подхвачена одновременно и «правыми», и «милли-фирковцами». Сразу был взят курс на усиление подготовки этого вопроса для решения. Разговоров в пользу реэмиграции было очень много среди «правых», среди всех татарских коммунистов. Все одобряли ее, не помню хорошо, но, кажется, собрания по этому поводу в «Милли-Фирка» не было. Ко мне приходил только Озенбашлы и предложил свою услугу собрать материал для подготовки. Он много работал и собрал из архива материалы относительно количества татарских деревень, которые существовали ранее и относительно количества населения, о ходе эмиграции крымских татар из Крыма и периодов этих реэмиграций и т.п. Я не знаю, как он собрал эти материалы, но можно сказать, что эти материалы, односторонние материалы, а больше всего эти материалы были чисто историческими материалами и не имели, безусловно, никакого отношения к вопросу  реэмиграции в данное время. На самом деле, какое отношение имели те факты о методе царского правительства по выживанию крымских татар, несколько десятков лет тому назад, к теперешнему положению румынских татар и к их реэмиграции. На самом деле вопрос о реэмиграции был выражением местного шовинизма высшей марки. Мы взялись решить судьбу румынских татар без них только потому, что это выгодно для укрепления татарского шовинизма в Крыму. Мы взялись за осуществление реэмиграции для того, чтобы противопоставить ее тень переселению еврейских трудящихся. Я говорю тень, ибо ясно, что реэмиграция в то время была и теперь совершенно неосуществима. Случай с реэмиграцией лучшее доказательство тому, что  насколько гнилая идеология господствовала над мыслью и волей татарских коммунистов «правых», а относительно «милли-фирковцев» и говорить не приходится. Конечно, «Милли-Фирка» является подлинным вдохновителем этого вопроса. Но тогда, находясь под властью шовинизма, все абсолютно коммунисты-татары считали реэмиграцию самым важным мероприятием соввласти для татар. Не понимали, что это просто авантюра. Если мы хотели защитить интересы румынских татар, зачем их надо переселить в Крым, а может быть, не только может, а на самом деле так и есть – они желают лучше устроиться там же, в Румынии. Если мы были способны тогда думать по-революционному, по-марксистски, мы должны поставить, если была надобность тогда поставить отдельно вопрос о румынских татарах-крестьянах, отделяя их от остальной массы крестьянства Румынии, то мы должны были говорить об их освобождении из-под гнета румынских помещиков. Авантюра с реэмиграцией была высшей точкой крымско-татарского шовинизма, она безусловно выражала опять-таки интересы татарского кулачества, ибо реэмиграция как «основание» в данное время служила средством для противопоставления переселению еврейских

<<l.171>>

трудящихся в Крым, следовательно, свободные земли не «захватывались», а сохранялись к тому времени, когда татарское кулачество станет достаточно сильным для эксплуатации этих земель. Реэмиграция имеет только такой смысл. Я не говорю, что татарские коммунисты сознавали это. Нет. Я искренне заявляю, товарищи, что не сознавал это, мне представлялось, что реэмиграция будет означать исправление исторической «несправедливости» и т.п. Наконец, реэмиграция объективно означала рассеяние национальной розни, ибо она создавала недоверие татарской массы к еврейской трудящейся массе. Татарские крестьяне, узнавши о реэмиграции, обманувшиеся этим лозунгом, не понимая, что скрывается за этим лозунгом, не понимая, что по существу она выражает интересы кулачества и буржуазии, естественно, что татарское крестьянство думало, что нарушается их интерес и, естественно, что у них создалось недоверие по отношению к еврейским трудящимся массам. Одним словом, реэмиграция  была самым реакционным замыслом, что только можно думать. А этот вопрос ведь обсуждался и в Москве в султан-галиевском центре. Все здешние «правые» также целиком одобряли реэмиграцию. За это повели агитацию и в других республиках. В Москву специально по этому вопросу несколько раз приезжал В. Ибраимов, он здесь говорил со всеми «правыми» и здесь, в Москве, неоднократно обсуждался вопрос о реэмиграции в связи с вопросом переселения еврейских трудящихся. Фирдевс был также одним из ярых вдохновителей реэмиграции.